Лукас спал крепким сном – по крайней мере Николас от всей души надеялся на это – на корабле, который, теперь уже без него, по-прежнему плыл к Лондону, неся в своем чреве бесполезные сундуки и чемоданы. Николас был в простом зеленом сюртуке, белых бриджах и своих любимых охотничьих сапогах, вокруг шеи небрежно повязан красный шарф. Одно из преимуществ высшего ранга: позволить подчиненным выглядеть благороднее своего господина. Не так он представлял свое возвращение в Англию!

Он понятия не имел, что ему теперь делать, да и насколько можно доверять информации Лукаса – тоже. В душе полыхала злость. Злость на Карла, на свою судьбу, на свою собственную чертову беспомощность! Ответа на эти вопросы не было, и, что бы он ни сделал, Карл предусмотрел все варианты.

Он остановился на мгновение и набрал целую горсть обточенных морем камешков. Воспоминания пронеслись в его мозгу жаркой волной. Именно из таких камней были выложены стены церкви, в которой его когда-то крестили, церкви, приземистая колокольня которой была прекрасно видна из окон его отчего дома. Та же яркая твердая порода кучами валялась вокруг первого дома его предков-норманнов в Норфолке, в старинном поместье, которое лежало в руинах уже более трех столетий, с тех самых пор, как взамен старого был возведен новый особняк. Там и нашли его, одиннадцатилетнего мальчишку, чтобы поведать ему о его предназначении.

Берег устилали обломки кораблекрушения. Чайки с криками кружили в небе. Он потерпел поражение, все козыри в руках его врага. Где Карл умудрился перехватить ее? София. Неодолимая тяга к ней перекрывала все, включая чувство долга. Это даже не любовь, а желание обрести понимание. Любая другая женщина ждала бы от него тепла или страсти, мелких знаков внимания и заботы, а не простой любезности. И только София, сама облеченная королевской властью, поймет, что ему нечего ей предложить. От этого брака зависела судьба всей Европы, и лично для него – его королевского высочества Николаса Александра, эрцгерцога Глариена, князя фон Морицбурга, правящего принца Глариена, Харцбурга и Винстега – иного будущего просто не существовало.

Пальцы непроизвольно сжались в кулак. Из той же породы было выложено еще одно здание, принадлежащее ему по праву рождения, то место, где он когда-то искал утешения. Больше пойти ему было некуда, хотя он и не думал, что когда-нибудь увидит его снова: руины старинного особняка на земле его детства, Раскалл-Холл.

– Клянусь, – с яростью заявил Николас; его люди остановились и с удивлением обернулись на него. – Клянусь – Господь мне свидетель! – клянусь душой этого кремня, что Карл не женится на Софии и не завладеет короной Глариена, пока я жив.

Он не был уверен, сумеет ли найти дорогу. И все же спустя четырнадцать часов бешеной скачки на север через Суффолк и Норфолк – через реки и броды, распугивая кур и гусей, – Николас понял, что цель близка. Темно-зеленая, отделанная золотыми галунами форма его людей и их короткие плащи казались здесь диковинными, неуместными, словно из другой жизни. Трудовой люд и селяне взирали на них, разинув от удивления рты.

Он поднялся на невысокий холм и окинул взором деревню Раскалл-Сент-Мэри: скопище домиков, которые он в последний раз видел сквозь застилавшие глаза слезы из окна отъезжающей прочь кареты.

Память жгла огнем.

Квадратная башня из дробленого камня возвышалась над небольшой тисовой рощицей, опоясывающей дворик деревенской церквушки. В его воспоминаниях она была куда выше, а теперь стала маленькой, словно игрушечной. Он прикрыл глаза. Там, внутри, бегущие вдоль нефа и сгрудившиеся вокруг алтаря памятники и мемориальные таблички отмечали могилы его предков, господ Эвенлоуд, начиная с двенадцатого века.

Он и сам, конечно же, был графом Эвенлоуд, стал им после того, как десять лет назад скончался его отец, – факт, о котором ему было известно, но который не имел особого значения в свете событий последних лет.

Мимо деревни, рядом с высокой кирпичной стеной, бежала узкая дорожка. От колоссальных ворот до особняка Раскалл-Холл насчитывалось ровно двадцать два фарлонга[1]. В свое время они с учителем точно вымерили это расстояние. Вдали маячили вершины деревьев и трубы дома. За ними раскинулась зеленая равнина, расцвеченная отблесками воды и длинными предвечерними тенями, которая тянулась до самой линии горизонта и дальше – к далеким берегам Северного моря.

«Дом, – тихонько буркнул внутренний голос. – Дом».

Благоухание оранжереи наполнило его ноздри: богатый влажный цитрусовый аромат сладких фруктов и приятный запах разогретой солнцем черепицы. Он вспомнил, как мать протягивала ему апельсин, зрелый, тяжелый. Господи, ему тогда было – сколько же? – лет восемь? Девятнадцать лет прошло!

Он выругался и пришпорил коня, обогнул деревушку и выехал прямо на бегущую за церковью дорогу. Его люди без лишних слов двинулись следом. Еще пара миль – и вот они уже у главных ворот. Кованые створки стояли нараспашку, навсегда приржавев к месту. Сторожка с изящными сводчатыми окнами давно заброшена. На разбитых стеклах играли блики красного, висящего низко над землей солнца.

В душе что-то дрогнуло, ему стало дурно.

Желание действовать сдавило горло. Николас пустил лошадь галопом и вихрем пронесся сквозь заброшенную аллею вязов. Кто-то явно вырубал росший у сторожки кустарник на дрова, а на его лужайке паслись коровы. Подумать только – коровы! Во внутреннем дворике из-под копыт коней порскнули гуси, словно это был не родовой особняк Раскалл-Холл, а какая-нибудь ферма. Но несмотря на это, высокий красновато-розовый фасад мирно дремал, погруженный в свои сны, абсолютно довольный своей запущенной элегантностью и, похоже, даже не подозревающий о царящих вокруг беспорядках. Если бы можно было повернуть время вспять и вернуться в прошлое, эта дверь непременно распахнулась бы и на пороге появилась бы его мать, одетая в темно-зеленый, отделанный кружевом бархат!

Где-то глубоко в душе заплакал маленький мальчик, отчаянно причитающий, что он не желает уезжать из Англии к деду, который живет далеко-далеко, в замке в горах. Но мать присела на корточки и принялась отчитывать сына. Его мать, принцесса Анна Глариенская, наложившая на него проклятие своего нежданного наследства.

Николас усилием воли отбросил эти воспоминания. На душе было горько, но лицо его ничего не выражало. Казалось, все это даже забавляет его. Он кивнул Фрицу, который к этому времени уже спешился и колотил в тяжелую дубовую дверь. Никакого ответа.

– Попробуй дернуть за ручку, – сказал Николас.

– Заперто, сир.

Николас улыбнулся, скрывая свои истинные чувства.

– Так же сказали слуги Али-Бабы, которые не знали волшебного слова. Что ж, придется нам самим позаботиться о своих конях. А потом разбить окно.

Они с топотом пронеслись сквозь декоративную арку, на вершине которой восседал глариенский лев, и поскакали к конюшням. Здесь тоже явно кто-то похозяйничал. Весь двор изрезан глубокими колеями. От кухни к насосу бежала хорошо утоптанная тропинка. Мужчины спешились, намереваясь поставить коней в стойла, выстроенные его отцом в честь своего бракосочетания.