Владлен Моисеевич понял, что его просто-напросто выкидывают из окна и нельзя этому никак помешать.

Старик закрыл глаза, попытался уцепиться немеющими пальцами за подоконник, но тут его рванули так, что Горовой вывалился из окна.

Вспороли воздух, принимая тело и снова разгибаясь, ветви деревьев. А еще ниже старика ждали металлические прутья ограды… В московском дворе опять стояла тишина. Но вот возник глухой и тоскливый звук, льющийся волнами, один наплыв за другим.

Это выла собака.

…А в кабинете Горового человек сжал пальцами виски, скорчился, как от страшной боли, и стал раскачиваться взад-вперед… Нижняя губа безвольно отвисла, и с нее, как ниточка слюны, тянулась цепочка, казалось бы, бессмысленных слов:

– Человек… невидимка… справка… де-ге-не-рат.

Наверна это потому, што, я такой глупый. Я помню кагда еще в школе я рисавал салдатеков в пропеси а учитиль сказал што я придурак потомушто нужно не рисавать а писать буквы. Ты еще сказал мне што с тех пор я непоумнел и что я никогда неперестану ходить на могилу катенка которово ты случайно убил насосом для сваей машины. Ты еще гаварил, што, я как последняя баба плакал и просил палажить ему мертваму катенку, который, штобы у него была рыба и малако. Ведь людям пакойникам кладут на магилы жолтыи и синии яйцы и цветы а одна, карова, жевала. Значыт это можно есть.

Ты сказал мне папа, што, ты мне гаварил я постоянно в детсве сгонял с падаконика чилавека нивидимку. Я его боялся плакал и говорил, што, кагда я адин и начинаю хатеть спать он подходит комне и кладет халодные пальцы, на мою, наголову и приговаривает: не спи замерзнешь тупой дурачок. А нидавна я увидел иво на падаконике и толкгнул. Все ночь выли пад акном и по асвальту были крававые пятны.

Он тоже гаварил, што, я длинное слово ты гаварил низапомню. Дигинират.

– Дети – цветы жизни, – глубокомысленно изрек Родион Потапович, вычеркивая из бюджета нашего многострадального детективного бюро «Частный сыск» очередную сумму на подарок своему сыну Потапу, которого я в последнее время иначе чем Потоп не именовала. Причем всякий раз приставляла к этому сомнительному наименованию пышный эпитет «всемирный».

А что? Если учесть, сколько денег тратил мой босс на нужды своего обожаемого чада, то последствия этого для бюджета нашей фирмы, отнюдь не резинового, были вполне сравнимы с упомянутой библейской катастрофой.

– Босс, я думаю, что мягкая игрушка «Говорящий пингвин с органайзером и редупликатором яичной кладки» размером метр на два метра вашему отпрыску в ближайшие восемьдесят лет не понадобится, – на одном дыхании выговорила я, подумав, что зря я это сказала: ведь возьмет Родион Потапыч да и пойдет искать этого самого «пингвина». – Вот когда ваш сын вырастет, состарится, впадет в маразм и будет ходить под себя с тем же ошеломляющим успехом, как он это делает сейчас, вот тогда, быть может, все то, что вы ему сейчас покупаете, будет кстати.

– Что? – тут же поднял голову босс. – Опять злопыхаешь, Мария?

– Злопыхаю? – возмутилась я. – Злопыхаю не я, а тот чудовищный электронный паровоз, который вы купили вашему Потопу! Вот тот не только злопыхает, а и катается по всей конторе, выезжая из самых неожиданных углов… У него там, видите ли, мини-компьютер!

– Паровоз?

– Мальчишке только чуть больше года, а вы купили ему того чудовищного слона с крутящимся хоботом! В прошлый раз, когда вы его пробно включали, он перевернул миску этого отвратительного пса Счастливчика и навертел на хобот новую занавеску, которую Валентина, кстати, только повесила!

– Н-да? – мутно процедил босс, очевидно, плохо слыша, о чем, собственно, я говорю. Потом почесал в вихрастом затылке и повторно изрек сакраментальное:

– Дети – цветы жизни, моя дорогая Машенька.

– Почему-то все произносят только первую часть этой фразы, начисто забывая о второй, – ядовито сказала я. – Так что вы, Родион Потапыч, не особо усердствуйте.

Мой дражайший босс, г-н Шульгин, поднял голову и недоуменно посмотрел на меня поверх очков:

– Какая еще вторая часть фразы?

– Полностью эта фраза, – медленно проговорила я, – звучит следующим образом: «Дети – цветы жизни на могилах своих родителей».

– М-м-м… да?

– Да.

Родион Потапович, в очередной раз неприятно удивленный моей осведомленностью в сфере словесности, снял очки, протер их, потом положил на стол и, подслеповато щурясь на меня, произнес:

– По-моему, Мария, тебе нужно отдохнуть.

– Сказал босс, подписывая приказ об увольнении, – прокомментировала я.

– Нет. Просто последний раз, мне кажется, ты имела полноценный отдых… гм…

– Да, давненько это было… – вывела я из затруднения Родиона Потапыча.

– Тем более, – сказал босс. – Так что, я думаю, тебе будет нелишним немного развеяться.

– Да, босс, вы же собирались сходить в загс и подать заявление о переименовании отпрыска? Вы еще признали, что погорячились, когда назвали сына в честь вашего батюшки.

Родион Потапович неопределенно пожал худыми плечами и вынул из стола тисненую флягу со своим излюбленным коньяком. Это означало лишь одно: не мешай, и без тебя проблем полно. Например, где купить такие памперсы, которые не требуют… так сказать…

Я шумно вздохнула и вышла из кабинета босса.

* * *

Все мне изрядно надоело, и, так как работы пока что не предвиделось, да и не было особой необходимости в ее наличии, благо денег на счетах было прилично, я решила уехать из родной столицы туда, где, как говорится в бессмертной комедии, «оскорбленному есть чувству уголок».

Карету мне, карету!

Карета не карета, а вот элегантная машина цвета «мокрый асфальт» подъехала к дверям нашего офиса в тот момент, когда я уже собиралась покинуть его. Из машины некоторое время никто не выходил, словно владелец иномарки, скрывающий свой лик за тонированными стеклами, тщательно оглядывался по сторонам, прежде чем выйти: а куда это, собственно, он попал?

Я шла мимо автомобиля, когда наконец его владелец подал признаки жизни и высунул из окна большую голову с неаккуратно торчащими седеющими волосами:

– Девушка!

Возглас определенно был обращен ко мне. Мужчина повторно окликнул меня, а потом и вышел из машины. Он неловко взмахнул руками, попав носком ботинка в выбоину в асфальте, при этом его широкое лицо с большими, в неуклюжей оправе, очками, за стеклами которых поблескивали подслеповатые небольшие глаза, забавно перекосилось. Глаза и неуклюжая оправа, а также мешковатого покроя брюки и мятый пиджак не соответствовали элегантности той машины, которую мужчина припарковал у нашего офиса.

Кого-то он мне напоминает? Я даже остановилась, чтобы припомнить, кого именно.