О Братиле я успел уже позабыть. А он вдруг появился из-замоего плеча – да и пошёл себе прямо вперёд, попросту отодвинув рукой кого-то изнападавших. Я и не понял сперва, куда это он шёл. Но потом увидел: поранившаясядевчонка стояла на коленях в колкой стерне, сжимая больную руку здоровой.Из-под её пальцев, из-под наспех наложенной повязки бежал алый ручеёк.

Две женщины хлопотали около неё, готовя жгут. Братилаотстранил и их. Опустился наземь рядом с девчонкой. Взял её руку в свою ипринялся разматывать повязку.

Я со стуком вдвинул меч в ножны: он не пригодится мнесегодня. Жнецы по одному покидали сдвинувшийся было круг и уходили смотреть.Пошёл и я: мне было почти досадно, что так и не довелось их проучить.

Веснушчатая девка была одета не лучше самого Братилы:рубашонка – заплата на заплате, ноги вовсе босые. Русая коса растрепалась, вглазах – страх.

– Уймись, руда непослушная, – гладя кровоточившуюруку, тихо проговорил Братила. – Тебе приказываю: уймись…

Тут-то ахнули разом все, кто смотрел. Алый ручеёк поредел наглазах! Девчонка закусила губу: не припомню, чтобы кто смотрел на меня, как онав тот миг на Братилу. А он продолжал по-прежнему тихо:

– Два брата камень секут. Две сестры в двери глядят.Две старухи в воротах стоят. Ты, бабка, воротись, а ты, кровь, утолись. Ты,сестра, отворотись, а ты, кровь, уймись! Ты, брат, смирись, а ты, кровь,запрись! А будь слово моё крепко!..

Кровь совсем перестала течь. Братила бережно отёр руку иснова перевязал. И девка тут же испуганным зайчонком кинулась прочь, забыв дажепоблагодарить. Братила улыбнулся вслед своей виноватой улыбкой. Она всё-такикончит жать самой последней, и кто-нибудь из парней срежет последний сноп,метко запустив серпом. Свяжут страшное чучело Волка и отдадут его ей…

– Уж ты, батюшка ведун, не серчай на нас,непутёвых, – согнулся перед Братилой тот, кого едва не поклевал мойМорозка. – Обознались…

У него на серебряной бляхе богатого ремня красовался ведомыймне знак: прыгающая рысь. Так метили своё добро кременецкие князья. Стало быть,я почти пришёл…

– Не побрезгуй хлебом-солью, господине, –кланяясь, продолжал жнец. У него был крутой возлысый лоб и глаза охотящегосялиса. – Остался бы, пожил у нас…

Вот и расстался я с Братилой: не жаль. Вызнать бы ещё только,какая тут ближняя дорога в Кременец… Морозка снова крикнул, переступил наплече, жёсткие перья коснулись моих волос. Братила оглянулся на меня – я этопочувствовал – и сказал:

– Да не один я тут, добрый хозяин.

Ох и не привык же я ходить за кем-то в меньших товарищах!Единственно за князем, но то разговор особый! Я рывком повернулся к Братиле… новстретил его удивлённые чистые глаза, и ярость во мне погасла. Сразу. Как и небывало её. Братила в мыслях не держал чинить мне обиду. Просто хотел, как поучаютстарые люди, отплатить добром за добро…

А в остальном деревня Печище ничем меня не удивила. Я их,таких, не две и не три повидал ещё дома, в Ладоге, когда Вадим Хоробрый ходил снами по дань. Только у нас жила всё больше ижора да весь. Там почти не сеялихлеба, лесной народ кормился тем, что давали озёра да зелёная чаща. Дома у нихдержались на срединных столбах, укрывались крышами из корья, огораживалисьзаборами из косых жердей, не всякому волку перескочить. Здесь же обиталословенское племя: добрые рубленые избы в ряд стояли по высокому берегу речки.Много, целых восемь дворов. Большая деревня, богатая. Любо остановить глаз.

От леса её отделяли старопахотные поля, давно ужепревратившиеся из кормильцев в сторожей: не подойдет незамеченным ни зверь, ничеловек. А поодаль дымила труженица-кузня, и звонко разносились в предвечернейтиши мерные удары ковадла.

Я шёл следом за старейшиной и Братилой и думал о том, чтоон, Братила, кажется, поступил со мной добрее, чем я с ним. А впрочем, не всёли равно…

Вот уже несколько дней мы жили в доме старейшины. Другиесельчане звали его чаще не по имени, а по прозвищу: Лас. Имя ведь дают прирождении, ещё не ведая, каким вырастет дитя. А вот прозвище надевают, точногривну на шею – за дела. И бывает, что прирастает такая гривна к человекукрепче собственной кожи: так и тут. Старейшина вправду был ласков и угождал намс Братилой, чем мог. Но достаточно было посмотреть, как жилось у него рабам!..Я и смотрел. И, как водится, мотал себе на ус.

Морозка, ловчая птица, в своём деле равных не ведал. Любобыло глядеть, как он уходил с руки ввысь, в синее небо. Будто в дом отеческийпосле долгой разлуки. И как, настигнув добычу, без промаха бил железнымикогтями. И спешил вернуться ко мне, ожидая – похвалит ли хозяин?

Я часто отправлялся с ним то в поле, то в лес, и мы никогдане возвращались пустыми. Вот и в тот раз я нёс на ремешке двух селезней,беспомощно свесивших радужные шейки. Ласовы чернавки ощиплют их да и бросят вкипящий горшок.

В тот день я встретил дикого тура… Вот уж не знаю, кто изнас больше удивился неожиданной встрече: я или этот громадный чёрный бык сбелой полосой вдоль хребта. Мы столкнулись нос к носу на звериной тропе, взарослях орешника, отягощённого грузом ещё не созревшего урожая. Я увидел тураи остановился, замерев. Замер и он.

Он был так близко, что я ощущал запах его шерсти. Я виделглаза, близоруко рассматривавшие меня из-под длинных ресниц. И широкие ноздри,напряжённо вбиравшие воздух. И огромные, грозно вытянутые рога, способныеопрокинуть медведя и распороть брюхо коню. Это был лесной князь! Никто неосмеливался встать у него на пути. Только во всем подобный ему самому. Но этобудет позже – по осени, когда на дубах вызреют жёлуди и начнётся великая поратурьей любви…

При мне не было ни коня, ни копья. Я стоял не двигаясь иждал. Но зверь так и не бросился на меня. Очень медленно он поднял тяжёлуюголову, повернулся и пошёл прочь.

Он уходил доверчиво и гордо. Он признал меня равным себе. Инам с ним нечего было делить в этом лесу. Он очень не хотел открывать мне своюхромоту, чтобы я не посчитал его уход отступлением. Но мы оба были старымивоинами, и я разглядел свежие шрамы у него на бедре.

Мне случалось охотиться на туров, когда их поднимали в чащекняжеские выжлецы. Я видел, как могучие быки прогоняли прочь робких туриц иодни встречали погоню, бесстрашно и яростно принимая свой последний бой. Виделих и мёртвыми – павшими достойно… Но я понял, что лишь нынче мне выпало узретьлесного бойца в его настоящем обличье. Величественным и спокойным, исполненнымтой мощи, которую мало чести пускать в дело по пустякам. Истинным князем, чтосидит в своей гриднице меж бояр, опершись о меч, вложенный в ножны…

Я подождал, пока он скроется из виду. Следовало уйти и мне:такой уж получилась наша с ним клятва, данная без слов. Но в моей суме лежаладобрая краюха: тур, принюхиваясь, должен был учуять не только железо, но ихлеб.