— Нет, конечно, нет.

— Даже в дружеских отношениях я отдавала предпочтение друзьям мужа. Как раз сегодня утром я подумала: до чего же у меня мало подруг. О, я к женщинам отношусь с симпатией, и у меня с ними хорошие отношения. И мне кажется, что я существо вполне женственное. Но когда доживешь до моих лет… и вы, Роберт, ведь знаете, сколько мне лет. Так вот, что я хочу сказать: прожив в этом городе всю свою жизнь — за исключением лет учебы в частной школе, — я, казалось бы, могла приобрести близких подруг среди женщин своего возраста. Но суть в том, что к нам сюда приходило столько мужчин — клиентов, приятелей, коллег, да и мужчин из политических кругов, — что я совершенно запустила свои отношения с подругами. Вы знаете, что за последние три дня — за исключением близких родных — я не приняла ни одной приятельницы.

— Это свидетельствует о вашей необыкновенной преданности мужу, Эдит.

— Что ж, я надеюсь, люди именно так это и воспримут, а не решат, что я недолюбливаю представительниц своего пола и не интересуюсь их делами, потому что это не так. Когда я приду в себя, я обязательно подберу себе какое-нибудь занятие. Не знаю пока, чем именно я займусь, но полагаю, что выберу занятие, в котором участвуют другие женщины. И я не хочу начинать его с новыми недостатками помимо тех, что у меня уже есть.

— Да что вы, какие недостатки? За что бы вы ни взялись, у вас все прекрасно получается.

— О, это очень мило с вашей стороны, но вы забыли о моей… застенчивости, — сказала Эдит Чапин. — Каждый раз, когда мне приходилось идти с Джо в какое-нибудь публичное место, для меня это было сущей пыткой. Мне всегда было страшно. Нет, я не боялась, что сделаю что-то не так или что-то не то скажу. Я считаю, что природный инстинкт и воспитание в этом деле большое подспорье. Но моя… сдержанность… я боялась, что ее неправильно истолкуют. И как вы думаете, Роберт, такое случалось?

— Что вы, вовсе даже нет. Что вы! Я хорошо знаю здешнюю публику. Знаю, что они думают. Знаю, что они чувствуют. Это часть моего ремесла. И я могу вас уверить: то, что вы называете стеснительностью и сдержанностью, — именно это к вам и располагает.

— Джо умел отлично ладить с людьми. Он умел вести себя настолько дружелюбно, насколько это вообще возможно. Он знал, как общаться с людьми, верно же?

— Великий дар.

— Знаете, а ведь ему тоже это было непросто, — сказала Эдит Чапин.

— Неужели, Эдит?

— Да, непросто. Он ведь по природе не был общительным. Когда мы с ним только поженились — я думаю, это было до того, как вы сюда переехали, — он ограничил свой круг общения только теми, с кем он вырос. Двое-трое друзей, с которыми мы довольно часто виделись, и, между прочим, Джо, как мне казалось, предпочитал компанию людей постарше. Вроде судьи Ларкина. Или старика Инглиша, отца доктора Инглиша. Да и они, видимо, тоже получали удовольствие от его компании. Когда же он решил заняться общественной деятельностью, все переменилось. Он заставил себя стать терпеливым и терпимым к людям. Но я помню, как однажды он мне признался, как ему жаль, что в молодости не был более общительным и оттого лишил себя многих удовольствий.

— Эдит, я ничего об этом не знал. Совсем ничего не знал. Я бы сказал, что из всех моих знакомых Джо Чапин был одним из самых общительных.

— Так оно и было, только ему пришлось этому учиться. У Джо не было этого в крови, как у других мужчин. Правда, у Джо была одна черта, которой у меня нет, — уверенность в себе. Твердая уверенность в себе.

— Аристократ в самом лучшем смысле этого слова, — сказал Хукер.

— Ну, ему-то, разумеется, это слово не нравилось, но я бы с вами согласилась.

— В вас тоже, Эдит, есть эта аристократичность.

— О нет. Ни на йоту.

— А я думаю, что есть. Я думаю, в вас все это есть. Вы, возможно, и стеснительны, но я за вами наблюдал, изучал вас. Может, вы и не из самых бойких, может, вы не экстраверт, но люди знают, что за вашей стеснительностью скрываются мужество и твердые принципы. Посмотрите на себя. Если бы люди увидели вас в эту минуту, они бы сразу поняли, что не ошиблись. Для меня огромная честь то, что вы уделили мне эти несколько минут и позволили выразить свое уважение.

— И к чему это я вдруг так разговорилась? Я с вами проговорила больше, чем с кем бы то ни было. А на самом деле я ведь вообще ни с кем в эти дни не разговаривала.

— Для меня это великая честь. Нам, газетчикам, поверяют столько всяких секретов; наверное, есть в нас что-то особенное — то, что вызывает в людях доверие.

Эдит Чапин задумалась.

— Должно быть, дело не только в этом, — сказала она. — Спасибо, что навестили меня. Это было очень мило с вашей стороны. А позднее, когда все немного… образуется, я попрошу у вас совета.

— Я весь к вашим услугам.

— И передайте привет Китти.

— Она тоже хотела прийти, но я был уверен, что тут и так соберется толпа. Между прочим, там внизу у меня была очень приятная беседа с Джо-младшим. Поразительно, как он похож на своего отца.

— Да, по крайней мере внешне. В остальном они совсем разные.

— Именно это я и имел в виду. Огромный старинный дом, не правда ли?

— Полный воспоминаний, веселых и грустных.

— Таким он и должен быть, — сказал Хукер.

— Улица Фредерик больше не в моде, но зато она намного удобнее Лэнтененго. У нас тут вечно шум и дым от поездов, да и некоторые из обитателей Уильям-стрит оставляют желать много лучшего, но мы уже привыкли.

— А переговорная труба? Полагаю, осталось совсем мало домов с переговорными трубами.

— О, чего здесь только нет. Вы, наверное, заметили наш лифт? А обзорные зеркала[1]на втором этаже?

— В прошлом году я написал статью про обзорные зеркала. Послал одного из моих репортеров, и он насчитал, что во всем городе осталось всего восемьдесят семь обзорных зеркал.

— А когда я была ребенком, думаю, во всем городе не нашлось бы и восьмидесяти домов, где не было бы обзорных зеркал, — сказала Эдит Чапин со свойственной ей грустной улыбкой.

Роберт подошел к ней, взял ее руку в свои ладони и пожал.

— Вы, Эдит Чапин, необычайно смелая женщина.

— Благодарю вас, — ответила она.

— Звоните мне, пожалуйста, что бы вам ни понадобилось и что бы ни случилось.

— Благодарю вас, Роберт, — сказала Эдит.

Он расправил плечи, как и подобает бывшему лейтенанту Национальной гвардии, и вышел из комнаты для рукоделия.

Эдит подождала, пока Роберт спустился на площадку второго этажа, а потом подошла к переговорной трубе и свистнула в свисток.