Некоторые кварталы и улицы, по которым я ходил в юности, за двенадцать лет превратились в пустыри, где бегали стаи бродячих собак, но, с другой стороны, в городе были построены богатые дома, поражавшие роскошью приехавших издалека, таких, как я: в окнах – дорогие цветные венецианские стекла, а эркеры вторых этажей выступают над высокими оградами.

В Стамбуле, как, впрочем, и в других городах, деньги теперь ничего не стоили. Когда я отправлялся на Восток, в пекарне за одну акча давали огромный хлеб в четыреста дирхемов,[9]сейчас за эти деньги можно было получить половину хлеба, вкус которого к тому же не имел ничего общего с тем хлебом, который я ел в детстве.

В это время разврата, дороговизны, преступности, разбоев прославился проповедник по имени Нусрет, объявивший, что он принадлежит к роду пророка Мухаммеда; он читал проповеди в мечети Баязида.[10]Этот проповедник из Эрзурума объяснял все беды, свалившиеся на Стамбул за последние десять лет: городские пожары, смерть десятков тысяч людей при каждой эпидемии чумы, не приносящие побед войны с сефевидами,[11]бунты христиан на Западе, – тем, что мусульмане свернули с пути пророка Мухаммеда, отошли от заповедей Корана, что христиане свободно продают вино, а дервиши играют в обителях на музыкальных инструментах.

После вечернего азана[12]я зашел в кофейню. Здесь было многолюдно и тепло. Рядом с очагом на возвышении сидел рассказчик, я видел подобных в Тебризе и других персидских городах, только называют их там не меддахами, а пэрдэдарами; меддах повесил рисунок собаки, выполненный на грубой бумаге, и, время от времени указывая на стену, повел рассказ от имени собаки.

Я – собака. Не обладая равным мне умом, вы считаете, что собака не может разговаривать. Между тем вы верите, что могут разговаривать мертвые, верите в рассказы, смысла которых не понимаете. Знайте же: собака говорит, но лишь с теми, кто умеет слушать.

Давным-давно, в незапамятные времена, в одну из самых больших мечетей одной столицы – предположим, она называлась мечеть Баязида – пришел из провинциального города начинающий проповедник. Возможно, он не скрывал своего имени, например сказал, что его зовут Хусрет Ходжа. Он был лживый и тупоголовый, этот проповедник. Он был силен не столько умом, сколько языком, да простит меня Господь! Каждую пятницу проповедник приводил собравшихся в мечети в такой экстаз, что люди рыдали и падали в обморок. Сам он никогда не рыдал, напротив, рыдания толпы вдохновляли его на еще более сильные обличения. Видимо, из любви к его обличениям торговцы овощами, султанская гвардия, повара, простые горожане и даже многие проповедники, такие же, как он, стали рабами этого человека. Ему нравилось обожание толпы; он быстро понял, что заставить плакать, а то и напугать верующих – легкое и к тому же весьма приятное занятие, да и заработать можно неплохо. Он громогласно вещал в мечети:

– Мы забыли ислам времени Великого Пророка и верим лжи, мы полюбили чужие книги, называем их мусульманскими. Отсюда – дороговизна, чума, поражения. Разве во времена Пророка Мухаммеда читали молитвы по умершим? Разве отмечали сорок дней со дня смерти, раздавали сладости, чтобы помянуть душу усопшего? Разве читали Коран, как песню, на разные тона? Разве, поднявшись на минарет, читали азан, любуясь своим голосом и похваляясь арабским языком? Мусульмане идут на кладбища просить помощи у мертвых, в мавзолеях поклоняются камням, как идолопоклонники, привязывают тряпицы, загадывая желания, дают клятвы.

Разве во времена Пророка Мухаммеда были секты, обучающие такому? Известно, что члены некоторых исламских орденов читают Коран, собравшись вместе, в сопровождении музыкальных инструментов танцуют. Да они просто неверные. Надо разрушить их обители, а землю, на которой они стояли, выбросить в море; только тогда в тех местах можно будет совершать намаз, – Хусрет Ходжа входил в раж и брызгал слюной. – Эй, мусульмане, пить кофе – грех. Великий Пророк сказал, что кофе усыпляет разум, портит желудок, он вызывает грыжу в позвоночнике и бесплодие. Кофе – это искушение дьявола. Кофейни, – продолжал Хусрет Ходжа, – это места, где собираются любители повеселиться, богачи, привыкшие к роскоши, они занимается там всяким бесстыдством. Кофейни следует закрыть даже раньше обителей. Разве у бедняков есть деньги на кофе? Люди пьют кофе, перестают понимать реальность и начинают верить в говорящую собаку; а презренная собака хулит меня и нашу религию.

Мне бы хотелось ответить на последние слова проповедника-эфенди.

Напомню вам одну из самых прекрасных сур Корана, суру «Пещера». В восемнадцатом аяте этой суры, говорящей о любви человека к Аллаху, о чудесах, творимых Аллахом, о мимолетности времени, о сладости глубокого сна, упоминается собака, лежащая у входа в знаменитую пещеру, где спят семь юношей. Любой вправе гордиться упоминанием о нем в Коране. Я как собака горжусь этой сурой и надеюсь, что Аллах вразумит эрзурумцев, называющих врагов бесхвостыми собаками.

А теперь послушайте историю: однажды венецианский дож прислал в подарок дочери нашего сиятельного падишаха китайский шелк, китайские кувшины, расписанные голубыми цветами, а еще знаете что? Маленькую, капризную европейскую собачку с нежной, мягче соболиной, шерстью.

Знаете ли вы, что в европейских странах у каждой собаки есть хозяин? На шеях этих собак ошейники, даже самые бедные люди прогуливают своих собак, таща их на цепи. Несчастных собак держат дома, говорят, их даже в постель берут. Собаки не могут ни обнюхаться, ни познакомиться с другими собаками, они даже не могут ходить парами. Когда, гуляя с хозяевами, они встречают другую собаку, то лишь провожают ее грустным взглядом. Гяуры и представить себе не могут, что собаки свободно бродят стаями по улицам Стамбула, что у нас нет хозяев и что мы бегаем, где хотим, в любом месте справляем нужду, кусаем, кого хотим, греемся на солнышке или сладко спим, выбрав подходящее тенистое место.

Если бы до того, как я убил этого жалкого труса, мне сказали, что я могу загубить живую душу, то я ни за что не поверил бы. Я живу теперь словно в тумане. Содеянное удаляется от меня наподобие заморского галеона, уходящего за горизонт. Иногда мне кажется, что я не совершал никакого преступления.

Мне очень не хотелось убивать Зарифа, но я понял, что другого пути нет. И взял на себя всю ответственность. Я не позволил подвергать опасности весь цех художников из-за клеветы одного неразумного.

Но все же трудно привыкнуть к мысли, что ты убийца. Мне не сидится дома, я в тревоге мечусь по улицам, смотрю на лица прохожих и вижу, что большинство людей считают себя невинными. На самом деле они просто не попадали в такое положение, когда были бы вынуждены совершить убийство. После того как я убил того несчастного, мне хватило четырех дней хождения по улицам Стамбула, чтобы понять: каждый, у кого в глазах я видел свет ума, а на лице тень душевных страданий, по сути своей – убийца. Невинны только дураки.