голосовать по вопросу об импичменте Дилме Русеф, бывшей участнице левого партизанского движения и первой женщине-президенту в истории страны. В одном из коридоров я углядел не особо значительного, однако неизменно разговорчивого правого конгрессмена по имени Жаир Болсонару и подошел к нему, чтобы взять у него короткое интервью. К тому времени было широко известно, что политические соперники пытаются сбросить президента Русеф по формальным причинам и что организаторы ее отстранения от должности повинны в гораздо большей коррупции, чем она сама{2}. Поскольку я был иностранным журналистом, то спросил Болсонару, не опасается ли он, что международное сообщество усомнится в легитимности более консервативного правительства, которое должно было ее заменить, да еще с учетом того, что сама процедура лишения власти законного президента вызывала много вопросов. Его ответы показались мне настолько не соответствующими общепринятым правилам политического хорошего тона, настолько бесцеремонным возрождением духа холодной войны, что я даже не стал включать их в интервью. А сказал он мне вот что: «Мир восславит то, что мы делаем сегодня, потому что мы не допускаем превращения Бразилии в еще одну Северную Корею». Абсурд в чистом виде. Русеф была левоцентристским лидером, и ее правительство можно было упрекнуть разве что в чрезмерном дружелюбии к гигантским корпорациям.

Прошло совсем немного времени, и Болсонару вышел к микрофону в зале Конгресса, чтобы сделать заявление, потрясшее страну: свой голос за импичмент он посвящает Карлосу Альберто Брильянте Устре — человеку, под руководством которого, в бытность его полковником, пытали Русеф во времена бразильской диктатуры. Это была откровенная провокация, попытка реабилитировать антикоммунистический правящий режим страны и стать национальным символом крайне правой оппозиции всему, чему только можно{3}.

Когда я брал у Русеф интервью несколько недель спустя — она ждала итогового голосования, в результате которого оказалась отстранена от должности, — наш разговор неизбежно обратился к роли Соединенных Штатов в делах Бразилии. Вспоминая о множестве случаев и способов вмешательства Вашингтона с целью свержения правительств в Южной Америке, многие ее сторонники задумывались, не стоит ли ЦРУ и за этим. Сама она такую версию отрицала, объясняя случившееся результатами внутренних процессов в Бразилии{4}. В определенном смысле, однако, так было еще хуже: диктатура в Бразилии трансформировалась в разновидность демократии, способной самостоятельно избавиться от любого вроде Русеф или Лулы, кого экономические или политические элиты считали угрозой своим интересам, и вызвать демонов холодной войны, чтобы за них воевать, когда им только заблагорассудится.

Теперь мы знаем, насколько успешным оказался гамбит Болсонару. Два года спустя, когда он был избран на пост президента, я находился в Рио. Разногласия сразу же вылились на улицы. Крупные крепкие мужчины орали в адрес татуированных женщин со значками в поддержку соперничавшего кандидата: «Коммунисты! Убирайтесь! Коммунисты! Убирайтесь!»

В 2017 г. я двигался в направлении, диаметрально противоположном тому, которым перемещались Инь Джиок Тан и ее семья много лет назад. Я перебирался из Сан-Паулу в Джакарту, чтобы освещать события в Юго-восточной Азии для The Washington Post. Через несколько месяцев после моего прибытия группа ученых и активистов хотела провести небольшую конференцию для обсуждения событий 1965 г., но кто-то принялся распространять в социальных сетях обвинение, будто на самом деле это было собрание с целью возрождения коммунизма — по-прежнему, пятьдесят лет спустя, запрещенного в этой стране, — и в вечер мероприятия толпа направилась к месту его проведения — вскоре после того, как сам я ушел оттуда. Группы, состоявшие по большей части из мужчин-мусульман, теперь нередко участвующих в агрессивных демонстрациях на улицах Джакарты, окружили здание и заперли всех, кто был внутри. Моя молодая соседка Никен, профсоюзный организатор из центральной части Явы, провела в осаде всю ночь, в течение которой толпа колотила в стены, скандируя: «Раздавим коммунистов!» и «Сожжем их заживо!». Перепуганная, она посылала мне сообщения с просьбами привлечь к происходящему внимание общественности, что я и сделал через «Твиттер». Довольно скоро мне стали поступать угрозы и обвинения в том, что я коммунист и чуть ли не член несуществующей индонезийской коммунистической партии. Я привык получать точно такие же сообщения в Южной Америке. Сходство было неслучайным. Истоки паранойи и там и там можно проследить вплоть до травматичного разрыва в середине 1960-х гг.

Лишь начав работать над этой книгой, беседовать со специалистами, свидетелями и выжившими, я понял, что значение этих двух исторических событий намного больше того факта, что свирепый антикоммунизм до сих пор существует в Бразилии, Индонезии и многих других странах, и что холодная война создала мир правящих режимов, воспринимающих любую социальную реформу как угрозу. Я пришел к выводу, что весь мир — и особенно страны Азии, Африки и Латинской Америки, мимо которых проплыла Инь Джиок вместе со своей семьей, — был преобразован волнами, исторгнутыми из Бразилии и Индонезии в 1964 и 1965 гг.

Я чувствовал огромное моральное обязательство изучить эту историю и изложить ее максимально точно. В каком-то смысле это кульминация десяти с лишним лет моей работы, но именно ради этой книги я посетил 12 стран и проинтервьюировал больше сотни человек на испанском, португальском, английском и индонезийском языках. Я рылся в архивных документах на всех этих языках, разговаривал с историками по всему миру и работал с ассистентами-исследователями из пяти стран. У меня было немного ресурсов для написания этой книги, но я вложил в нее все, чем обладал.

Насилие, захлестнувшее Бразилию, Индонезию и еще 21 страну мира, не было случайным или второстепенным по отношению к основным событиям мировой истории. Смерти не были «хладнокровными и бессмысленными» — или всего лишь трагическими ошибками, которые все равно ничего не изменили{5}. Наоборот! Насилие оказалось эффективным базовым элементом более общего процесса. В отсутствие полной картины холодной войны и целей США во всем мире эти события кажутся невероятными, непостижимыми или крайне сложными для осмысления.

Прекрасный фильм «Акт убийства» (The Act of Killing, 2012) Джошуа Оппенхаймера и его продолжение, «Взгляд тишины» (The Look of Silence, 2014), открыли черный ящик, куда были заключены события 1965 г. в Индонезии, и заставили людей в нашей стране и за рубежом заглянуть в него. Оппенхаймер в своей работе мастерски использует принцип экстремального приближения. Я намеренно избрал противоположный подход, увеличив поле зрения до всемирного охвата, — и это не что иное, как попытка дополнить картину, созданную им. Я надеюсь, что зрители этих фильмов прочтут мою книгу, чтобы поместить их в более широкий контекст, а читатели посмотрят фильмы после того, как закроют книгу. Я также имею небольшой личный долг перед Джошуа за его руководство моими начальными изысканиями, но намного больше я обязан индонезийцам и другим историкам, особенно Баскара Вардае, Фебриане Фирдаус и Брэдли Симпсону.

На мой взгляд, чтобы