— Эй, консьержка!

— Что такое?

— Полиция!

Ворча, она спустилась вниз, вытерла руки о клетчатый передник, собрала волосы на затылке.

— И что надо полиции?

В ту же секунду она заметила перед дверью «Скорую помощь».

— Кого это привезли?

— Старого господина.

— Месье Буве? Он что, заболел? Или попал в аварию?

— Он умер.

Она вошла в комнату и сказала кому-то, кого не было видно:

— Вставай быстрей, Фердинанд. Умер месье Буве.

— У него кто-нибудь есть? — спросил полицейский, который уже держал в руке раскрытый блокнот, но еще ни слова в нем не написал.

— Да нет. Он жил совсем один.

— Вам известен адрес его семьи?

— Какой семьи?!

Она не плакала. Только глаза заблестели, и видно было, что она потрясена.

— Как это произошло?

— На набережной, когда он рассматривал гравюры.

— Нужно отнести его домой.

— Кто мог бы им заняться?

— Что вы хотите сказать?

Она вдруг осознала, что покойник способен причинить гораздо больше неудобств, чем живой, ведь с ним еще предстояло столько возиться.

— Мы… Я… — ответила она.

— Вы уверены, что у него нет в Париже никакой родни?

— Насколько я знаю, он ни с кем не виделся.

— Самое простое было бы отправить его в морг.

— В морг?

Это ее разозлило.

— А вам бы понравилось, если бы вас самих отправили в морг? Пока он был жив, его обслуживала я. Я вела все его хозяйство. И я вполне могу еще несколько дней послужить ему.

В дверном проеме возник ее муж в мягких домашних брюках под ночной рубашкой, с покрасневшими веками, туповатого вида субъект.

— Что тут такое?

— Месье Буве умер.

На лестнице кто-то сказал:

— Иди к себе, Венсан. Я запрещаю тебе открывать дверь.

— Сойдите на минутку, мадам Сардо. Умер месье Буве, и его хотят отвезти в морг.

— Я не говорил, что хочу. Просто предлагал.

— Лучше поднимите тело по лестнице.

Носилки приходилось наклонять на каждом повороте лестницы, и каждый раз консьержка боялась, что тело опрокинется. На третьем этаже она незаметно проскочила, чтобы открыть дверь, и проем тут же наполнился солнечным светом.

— Кладите его на кровать. Погодите, постелю-ка я чистые простыни.

— Думаю, лучше подождать, пока придет врач.

А кто-то еще сказал:

— Он все равно их запачкает.

Вошли люди из «Скорой помощи». Полицейский остался в спальне, не зная, что предпринять.

— Чего вы ждете?

— Должны прийти из комиссариата.

— Комиссар?

— Наверное.

Семейство Сардо жило на том же этаже, и мадам Сардо то и дело перебегала от дверей одной квартиры к дверям другой, проверяя, что делает сынишка.

Стоило ли оставлять окно открытым прямо в суматошную парижскую жизнь? Сразу напротив виднелся остров Сен-Луи и маневрировавший буксир, пытавшийся прицепить баржу, чтобы отвезти ее в Шарантон.

Полицейский хотел закурить, но не осмеливался, муж консьержки, вяло пошатываясь, так и стоял на лестничной клетке.

Он работал ночным сторожем в гараже на улице Сент-Антуан, и с ним случались эпилептические припадки.

— Ты бы лучше шел досыпать. Не знаю, зачем я тебя разбудила, — сказала ему жена. И потом, когда он послушно пошел вниз по лестнице, прибавила: — Не вздумай идти выпивать в бистро. Слышишь?

Ведь он определенно направлялся туда. Когда он не спал, она считала себя обязанной следить за ним как за маленьким, и это было нелегко, учитывая, что ей приходилось каждый день мыть лестницу в пять этажей.

— А вот и сам комиссар, — объявил полицейский, глядя в окно.

Ему редко приходилось видеть жилище столь спокойное, прекрасно убранное. Оно напоминало келью монаха или скорее старинную картину. Стены нежной, молочной белизны, на них только несколько гравюр, раскрашенных в очень яркие цвета. В спальне ничего, кроме лакированной дубовой кровати и громадного шкафа в стиле Людовика XVI. Туалетом служил маленький чулан, с окошком во двор.

В узкую длинную гостиную, выложенную темно-красной плиткой, свет проникал через три окна, выходившие прямо на Сену. Когда-то это были две комнаты, и из-за разницы в высоте между двумя половинами гостиной сделали ступеньку.

Одно кресло было покрыто желтым бархатом, другое — ковровой тканью. На двух длинных столах лежали груды папок, в которых были напиханы старинные гравюры, рядом стоял круглый одноногий столик, за которым хозяин ел, если обедал дома.

— Держу пари, мой муж сейчас рассказывает комиссару все на свой манер, — нетерпеливо сказала консьержка, поскольку никто так и не пришел.

— Может, комиссар сам его спросил.

Наконец вошел комиссар, утирая пот платком — уже становилось жарко.

— Если я правильно понял, он умер внезапно, на глазах многих свидетелей?

— Да, господин комиссар.

— Семьи нет?

— Насколько я знаю, нет, — ответила консьержка.

— Доктор сейчас подойдет констатировать смерть. Ведь он мертв?

Он бросил быстрый взгляд на безмятежное лицо месье Буве.

— Вы не знаете, у него водились деньги?

— Достаточно, чтобы прожить.

— Видимо, нужно будет все тут опечатать. Он должен был все же иметь хоть каких-то наследников.

— Он никогда мне об этом не говорил.

— С каких пор вы его знаете?

— Он снял эту квартирку как раз перед войной, году в тридцать шестом.

— И с тех пор жил здесь?

Машинально комиссар открыл одну из папок и, казалось, был удивлен, не найдя там ничего, кроме примитивных ярко раскрашенных картинок, которые в прежние времена продавали в деревнях.

— Он уехал от нас, пока шла война.

— А! И вы знаете куда?

— В свободную зону. Куда-то в деревню. Немцы много раз приходили допрашивать меня и шарили в его квартире.

— Он еврей?

— Не знаю. По виду нет.

— Вы знаете, где он хранил свои документы?

В комнате стоял только комод, между двумя окнами, и его ящики не запирались на ключ. Комиссар нашел там еще картинки, всех размеров, но ни документов, ни писем не было.