— Это ведь здесь, не так ли?

— Здесь.

— А вы консьержа?

— Я консьержка.

Женщина растерянно взглянула на спутника, словно говоря ему, что дело оказалось труднее, чем они предполагали, или что консьержка попалась упрямая.

— Можно поговорить с вами несколько минут?

Предусмотрела ли женщина все заранее или действовала по обстоятельствам, но она открыла сумочку, как будто захотела попудриться, достала банкноту и смяла ее в руке.

— Слушаю вас.

Молодая женщина бросила взгляд на лестничную клетку — на ступеньке сидел Сардо-младший, Венсан.

— Вы не позволите нам на секундочку войти?

— При условии, что вы будете говорить потише. Мой муж спит.

— У вас тут уже побывала моя мать, но я больше не поддерживаю с ней отношений. Познакомьтесь, это мой муж.

— Очень приятно.

— Вы уже поняли, не правда ли, что я дочь месье… месье…

— Месье Буве, да, хоть вы ничуть на него не похожи. Скорей уж на мать.

— Разрешите мне присесть?

Ее муж, высокий, сутулый, черноволосый, как и она, был одет так, как никто не одевался в этом квартале, во все серое.

— Вот уже двадцать лет, — сказал он, — как моя жена не имеет вестей от своего отца. Можете представить себе, что она почувствовала, когда вдруг прочитала в газете…

— А вчерашней газеты она не видела?

— Так получилось, что мы были за городом, у друзей. И только сегодня после полудня, когда вернулись…

Мадам Жанна так и разговаривала стоя, переводя внимательный взгляд с нее на него и пытаясь угадать, о чем они ее попросят.

— Наверное, смотреть на него не разрешается?

— Кто это может запретить? Ключи у меня. Ведь это я обо всем хлопотала вместе с соседками.

— Я не знала. Я думала, что, может быть, учитывая обстоятельства…

Она взглянула на мужа, словно спрашивая совета.

— Моя жена хотела бы задать вам несколько вопросов. Она очень разволновалась и не знает, с чего начать.

Руку она, во всяком случае, разжала, и смятая банкнота теперь лежала на столе.

— В газете написано, что именно вы вели его хозяйство. Я уверена, что он доверял вам и был с вами откровенен. Он когда-нибудь упоминал обо мне?

— Никогда.

— А о моей матери?

— Тоже нет, и вообще ни о ком.

— Вы хотите сказать, что он вообще не разговаривал.

— Почему же, разговаривал, как все люди, о погоде, о Париже, о том, что происходит в мире, о других жильцах, о молодом Венсане, которого вы видели на лестнице.

— Он был грустный, замкнутый?

— Нет, мадам. Он казался очень счастливым.

— Он получал много писем?

— Никогда не получал.

— А… как бы это сказать… он жил бедно?

Выговорив это, она невольно заглянула в каморку. Фердинанд только что проснулся и в одних кальсонах направлялся к туалетному столику. Консьержка задернула занавеску.

— Он ни в чем не нуждался. Был вполне доволен жизнью. Утром я готовила ему завтрак, который он съедал в постели, прочитывая газету. Потом одевался, выходил, здоровался со мной и шел на прогулку. В это время я убирала у него в спальне. Он был очень аккуратный. Часто я видела из окна, как он прогуливался перед лотками букинистов на набережной. Он знал всех букинистов и любил поболтать с ними.

— Он покупал редкие книги? — спросил муж.

— Не книги. Только дешевые картинки, такие продавали в бакалейной лавке в моей деревне, когда я была девчонкой. Очень часто ходил на бульвар Сен-Мишель купить колбасы, приходил с маленьким свертком и съедал ее прямо у окна.

— Он пил?

— Ни капли спиртного не брал в рот. Не пил ничего, кроме воды. И еще кофе. Но всегда не больше двух чашек в день.

— Он болел?

— Принимал какие-то таблетки, которые всегда носил в маленькой коробочке в кармане, но я никогда не видела его больным, кроме одного раза, когда его свалила простуда, это было два года назад, и три дня он лежал в постели. После обеда он обычно ложился поспать, потом, если была хорошая погода, снова шел на прогулку и почти всегда возвращался к девяти часам.

— У него никто не бывал?

— Никогда.

— Вы уверены, что он никогда не говорил обо мне? Меня зовут Надин.

— Нет, мадам.

— И вы не видели где-нибудь у него фотографию маленькой девочки?

— Нет, мадам.

— Но какие-то его бумаги вы видели?

— Какие бумаги?

— Ну, у всех есть какие-нибудь бумаги, документы, справки, старые письма?

— У него не было.

— Моя мать заходила в квартиру?

— Вместе с инспектором полиции.

— Вы разрешите нам тоже зайти?

Разумеется! Мадам Жанна была даже рада показать им спальню и покойного, как будто назло той, другой. Но они ошибались, если думали, что она позволит им хоть к чему-то прикоснуться.

Консьержка пошла по лестнице первой. Это уже превратилось в ритуал. На лестничной площадке она заставила их подождать, пока сама зажжет свечи. Потом, наконец, ввела в гостиную, где еще утром вытерла пыль, и посторонилась перед дверью в спальню, в которой жужжали три мухи, которых ей так и не удалось поймать, и уже начинал распространяться тяжелый дух.

Ей было приятно продемонстрировать, что она совсем не боится мертвого тела и что они с покойным были друзьями.

— Вот какой он спокойный. И улыбается.

От нее не укрылось то, с каким сожалением они обозрели печати на всех дверцах и ящиках.

— Я уверена, что отец хотел меня найти. Если бы я знала, что мы жили в одном городе!

Мадам Жанна обратила внимание, что молодой женщине не пришло в голову сотворить крестное знамение веточкой самшита, она, видимо, даже не поняла ее предназначение. Как и ее муж. Она только бессмысленно вытирала сухие глаза платком, рискуя оторвать длинные приклеенные ресницы.

— Когда будут похороны, еще неизвестно?

— Мы подготовили все к завтрашнему: приличные похороны, с отпеванием в церкви, но только что явились из полиции и велели подождать.

Посетители снова переглянулись. Им не терпелось выйти на солнце, на свежий воздух, но в то же время они были разочарованы и не решались покинуть дом, как будто еще чего-то ждали.

— Наверное, мне, как и матери, надо сообщить свой адрес полиции?

— Может быть. Это ваше дело.