– Нет, нет, так это не пьют, – замахал я на начальника обеими руками.

– А как же? – переспросил наивный темнокожий офицер.

– А вот так! – И я наполнил его двухсотграммовый сосуд до края.

– Я в этом не участвую, я знаю этот пггрикол, – мягко заурчал мне на ухо Оливье, прикрывая рукой стакан перед собой. Английский смешивался с французским и русским, как и табачный дым сигарет с разных континентов.

– Дакор, – легко согласился я как раз в тот момент, когда офицер принюхивался к содержимому стакана. Словно и не пил из него до этого.

– Это нужно делать так, – начал я инструктаж. – Водка – это не вино и даже не виски. Чтобы испарения спирта не портили вкусовые качества напитка, его нужно залпом опрокидывать в себя, желательно одним глотком.

В этом месте я сделал паузу со значением, после которой произнес ключевую мысль коварного «пггрикола».

– Наши офицеры запросто глотают содержимое полного стакана.

Замечаю, что сработало. Ивуариец перестал нюхать водку и приготовился ее глотать.

Я встал со своим стаканом. Он со своим. Я выпил залпом свою жидкость. Он, прикрыв веки, перевернул в рот свой стакан. Разница была только в том, что в моем было примерно граммов на сто меньше, чем в его. Черный офицер проглотил прозрачную жидкость залпом. Высокий, мускулистый защитник и одновременно инструмент африканского правосудия.

Не прошло и нескольких секунд после того, как водка вошла в него, офицер закачался, как мачта старого баркаса в шторм, и (тут мне ради красного словца хотелось бы сказать «рухнул как подкошенный», тем более, что этот забавный эпизод так хорошо рассказывается во время застолья, которое, конечно, допускает любые литературные преувеличения) присел на деревянную скамью, на которой все мы, собственно, и сидели. Но африканец, похоже, и сидеть не мог, потому что даже в таком положении его качало в разные стороны. Особенно опасно парень откидывался на спину. Младший чин ивуарийского спецназа занервничал, подскочил к спине своего командира, продолжая водить своим стволом по сторонам. «Довольно опасное движение», – подумал я про себя, глядя на мечущийся автомат. Мои французские друзья, судя по лицам, подумали то же самое. По-французски.

С каждой секундой командира болтало все больше и больше. Его солдат не знал, что нужно сделать раньше – поймать своего офицера до того, когда его тело коснется хорошо утоптанного грунта, или расстрелять этих подлецов, этих коварных отравителей, этих пособников продажных заграничных корпораций (всем известно, это именно они устроили путч в мирной образцовой африканской республике), этих чудовищ, прибывших в Африку с одной лишь целью, а именно вывести из строя хотя бы одного законопослушного офицера. Все это было вложено в клич негодования, который издал человек с автоматом. В отличие от нас, осоловевший командир понял сразу своего подчиненного. Он посмотрел на него и успокаивающе кивнул: «Тре бьен». Все очень хорошо.

С ускользающей улыбкой на лице наш черный гигант поблагодарил нас и попытался встать из-за стола. Попытка не удалась, вернее, до успеха довести ее помог все тот же младший чин. Стало понятно, что стрелять по нам не надо, а вот что надо, так это ловить падающего командира. Что солдат, собственно, и сделал. А его шатающийся предводитель сообщил: «Мне, пожалуй, пора» и скомандовал по-армейски четко выносить его к месту дежурства. Подтягивая долговязого начальника к двери, солдат время от времени боролся с собственным автоматом. В этом нелегком деле стрелковое оружие только мешало.

«Тепегрь нас должны еще гграз аггрестовать», – задумчиво програссировал Оливье. Но нас не арестовали, а напротив, едва с утра посветлело на востоке, совершенно безо всяких проблем пропустили в сторону Буаке на блокпосту правительственных сил. Это был последний контроль на территории, которую контролировало правительство Кот-д’Ивуара. На лицах ивуарийских солдат было нескрываемое удивление. Мне тогда казалось, они глядели на нас с опаской, мол, вот они, люди, сумевшие нейтрализовать нашего могучего командира, давайте-ка их пропустим в сторону нашего противника, пускай их травят своей водкой. Потом я понял, что на нас они смотрели, как на сумасшедших, потому что только сумасшедший в ту осень хотел с юга страны перебраться в Буаке, сердце мятежного беззакония. Впрочем, одно другому не помеха. Людям, которые пьют такие странные напитки, самое место в странном городе, окруженном отборными ивуарийскими жандармами и солдатами французского Иностранного легиона вкупе с десантниками. С беретами был явно перебор. Легионеры в зеленых. Десантники в малиновых. Еще были береты невероятной раскраски и всевозможной гаммы, в которых красовались местные, ивуарийцы. Берет в прифронтовой зоне был чем-то вроде индикатора качества человека. Зеленый берет информировал: его суровый обладатель – отличный инструмент войны высшего качества, нетребовательный, исполнительный и невероятно выносливый. Малиновый: уступает зеленым в нетребовательности и выносливости, зато инициативен и весьма патриотичен, убежден, что его родина – это вся Французская Республика, а не отдельно взятый Иностранный легион. (Как известно, официальный лозунг легионеров звучит категорично: «Legia patria nostra», то есть, в переводе с латинского языка, «Легион наша родина».) Остальные цвета с точки зрения первых двух настолько не в счет, что дифференциация по цветовым показателям просто теряет смысл, хотя парни на ивуарийских блокпостах, как мне показалось, обладают явным преимуществом перед французской палитрой. Они были местными, ивуарийцами, африканцами, наконец, они здесь не просто воевали, то есть, конечно, воевали, но не всегда, а большей частью просто жили, и, в отличие от французов, им было что защищать и за что поливать кровью желтую землю, покрытую лесостепью и плантациями какао, из-за которых, собственно, и началась эта странная гражданская война. Какао здесь выращивают так много, что, оказывается, шестьдесят процентов мирового урожая сладких бобов привозят именно отсюда. Шоколад, который вы, возможно, сейчас жуете, оставляя коричневые отпечатки на уголках страниц, скорее всего, западноафриканского происхождения. Мысленно разделите прямоугольник вашего шоколада на десять равных частей. Представьте, что шесть из них состоят из порошка какао, выращенного в Кот-д’Ивуаре. И что из-за этого какао, а вернее, из-за денег, что платите за шоколад вы и еще десятки миллионов любителей сладкого, здесь идет война. В Африке всегда так. Если в стране имеется, что делить – нефть, алмазы, какао, – дележ происходит с помощью мачете и автоматов. Но, пожалуй, не стоит заниматься разбором причин конфликта в стране Берег Слоновой Кости, как и в других соседних странах. Пока я находился в ее пределах, я так и поступал, то есть оставлял раздумья о первопричинах на «потом», на то время, когда я вернусь в свой привычный восточноевропейский мир и начну просматривать отснятый материал. И в очередной раз выведу для себя самого главный закон телевизионного цинизма. Чем дальше страна, тем больше должно погибнуть людей, чтобы у зрителей появилось желание задуматься: а что же там происходит? Африканский континент никогда не отличался гуманизмом. Когда в Европе, Америке или Азии гибнут десятки мирных жителей, мир белых людей воспринимает это как вселенскую трагедию. Жертвами африканских войн ежегодно становятся десятки тысяч человек, и это воспринимается как должное.