class="p1">Я даже не сразу соображаю, что вместо мужских голосов теперь слышу только женский: хриплый, недовольный или осуждающий. Неважно. Я настолько устала, что нет сил разлепить спаянные болью и пылью веки. Но мне этого и не требуется, потому что внезапно это происходит само по себе, как только на меня обрушивается поток прохладной воды. Шумно вздыхаю раз, затем второй, прежде чем четыре руки начинают намывать мое тело, заполнять легкие цветочным ароматом, а волосы расчесывать гребнем, приговаривая: «Огненная девочка. Девочка огонь. За твои волосы хозяин с нас шкуры сдерет».

Мне хочется зацепиться за эти слова, поговорить, узнать, о чем она, но я просто-напросто не могу справиться с нахлынувшим на измученное тело блаженством. Мне даже захотелось поверить в то, что ужас закончился, больше меня не обидят. Не обидят ведь? Иначе зачем им так ухаживать за мной?

После принятия ванной за мной приходит старушка в скромном одеянии и черном хиджабе, но взгляд ее небесно голубых глаз заменит тысячи украшений. Такой взгляд не может принадлежать злому человеку, в них светятся боль и сострадание, пока ее умелые руки скрывают все увечья, причиненные мне седлом. Она что-то приговаривает себе под нос, но я не сразу понимаю что. Она же и кормит меня досыта, прежде чем разложить передо мной шелковый костюм и обувь, расшитые тонкой, изящной вышивкой с золотыми нитями.

— Сегодня у господина праздник. И брат его хочет ему сделать подарок, подарив тебя. Просил привести в порядок, — бормочет старушка, надевая на меня украшения, украшенный жемчугом.

— Как зовут господина? — наконец я осмеливаюсь заговорить с ней, не узнавая свой тихий и безжизненный голос.

— Амир Ибн Аль-Мактум.

Сглатываю, а в голове начинают вращаться винтики. Что если я скажу, что принадлежу другому господину? Может, тогда я смогу избежать того, к чему меня так усердно отмывали и наряжали. Я ведь не глупая… все понимаю.

— Это… — облизываю губы, увлажненные фруктовым маслом, — это какая-то ошибка. Я принадлежу Джафару.

Сама сказала. Слова вырвались бездумным ветром.

— Фантазерка ты, хабибти (прим. автора – моя милая).

Почему не верит мне?

Женщина заканчивает надевать на меня тот самый костюм и подводит к зеркалу, завороженно проводя пальцами по обвешанному золотом топу. Я и сама позволяю себе насладиться красотой и проскользить взглядом по красиво убранным в косу с золотом волосам. Не удерживаюсь и провожу по ним пальцами, невесомо, будто жалея себя и успокаивая. Но затем мое лицо прикрывают шелковым чачваном

— Джамиля (прим. автора — красивая). Идем. Хозяин ждет.

Женщина открывает высокие двери и выводит меня в длинный коридор, который я стараюсь не разглядывать, смотря только на закрученные носки туфель. Какая же я несчастная. Пошла против всех, а оказалась в еще большей беде. Одна. В чужой стране. И бороться сил нет. Да и будет ли толк в моем упрямстве? Накажут и глазом не моргнут. К сожалению, я имею представления о такой жизни. Я сбежала из нее. А теперь меня ведут как на убой, и у меня даже слез не осталось. Мысли приглушаются причитанием старушки, потом слышится звук открывшихся дверей, а после меня заводят в просторную комнату с приглушенным светом и ароматом жасмина. На мгновение я позволяю себе насладиться им, не сразу понимая, что на тахте, раскинувшись, как переевший тигр, лежит мужчина, выкатив наружу круглый живот.

— Подойди, — подманивает он меня пальцем, усыпанными перстнями. Но я стою на месте, будто приросшая к полу. Оборачиваюсь, а старухи и след простыл. — Подойди, сладкая, потанцуй для своего господина. Хочу рассмотреть свой подарок поближе.

Не могу. Ни подойти, ни тем более станцевать. Страшно настолько, что мышцы все атрофировались, я вообще удивляюсь, как еще стою под этим липким взглядом темных мужских глаз. Жутких. Бешеных.

— Мне что, приволочь тебя за волосы?! — мужчина, мурлыкающий как кот, за жалкую секунду свирепеет до животного оскала. — На колени, шармута (прим. автора — шлюха).

Каждое слово отпечатывается ожогом на коже. Я не такая! Не шлюха! Меня украли! Я другому предназначена!

Мне хочется прокричать все это в его отъевшуюся рожу. Однако я молчу. Знаю, что, если открою рот, разозлю его еще больше. А то он и вовсе меня убьет. Не принято нашим женщинам перечить господинам. Но я давно грешна перед Аллахом. Только быть грешной перед собой для меня страшнее. Внутри будто струна натянута, сделай шаг — и сама себя порежу.

Гордая. Отец всегда ругал меня за это. А я не могу ничего с собой поделать. Как представлю, что эти жирные руки коснутся самого сокровенного, так внутри все сжимается. Исчезнуть хочется. Сгинуть в раскаленной преисподней. И я сама прокладываю себе туда путь, когда прикусываю до боли язык и качаю головой. Отказываю господину. Потому что не хочу его прикосновений. Не желаю, чтобы меня испачкали, как обычную наложницу, готовую для плотских утех своего хозяина. Видимо, в утробе я была испорчена, раз до сих пор не смирилась со своей участью. Кажется, я всю жизнь прожила в чужом мире, а сейчас попала в самое пекло ада.

Мужчина едва ли не багровеет, а мне дышать становится трудно, а потом… потом он откидывает полы халата и вынимает оттуда хлыст.

— Прошу вас, не делайте больно… я не… — мой голос срывается на крик, когда по моей груди прилетает обжигающий щелчок, разрывая шелковую ткань топа.

То ли от боли, то ли от стыда я падаю на колени и скрещиваю на груди руки. Задыхаюсь огнем, расползающимся по горлу, который прорывается из глаз крупными каплями. Новый удар прилетает мне по спине вместе с ругательствами мужчины. Грязными и оскверняющими до самой глубины души. Прежде чем грубая хватка на волосах вырывает из моего дрожащего горла мучительный стон, а затем я понимаю, что мое тело волокут к мягким подушкам и переворачивают на спину.

— Послушайте, меня похитили… — отползаю от нависающего надо мной мужчины, сердце от паники бьется прямо в горле, лишая возможности говорить. — Я… — сипло, — я не шлюха.

Но его не волнуют мои жалкие попытки оправдаться, более того, они лишь подстегивают мужчину еще сильнее.

— Давно я не трахал таких красивых, — в его глазах плещется грязная похоть, даже ноздри раздуваются так, что я слышу его желание разорвать меня. — Сейчас я научу тебя повиноваться, шармута. Красивая сука, — пыхтит он, скидывая халат и принимаясь развязывать тесемки шаровар.

Шаровары падают вниз,