«Пожалуйста, только не дай ей умереть, — беззвучно взмолилась Деб. — Что угодно, лишь бы она не умерла. Лишь бы не умерла и она».

Аппараты жужжали и гудели вокруг Триш, точно околоплодные воды, а она сидела и наблюдала за отцом. За окнами ярко светило солнце, и к небу поднимались выхлопные газы автомобилей. В больничной палате, за закрытыми жалюзи, было сумрачно и прохладно. Медсестры переходили от одной кровати к другой, успокаивая больных и проверяя, всели в порядке; подошвы тихо поскрипывали на виниловом полу.

Каждая кровать в палате напоминала отдельный остров, окруженный рифами из медицинской аппаратуры. Пэдди Магуайр по-прежнему спал. Его круглое лицо было гораздо бледнее обычного, а черная щетина на подбородке и щеках отросла почти на четверть дюйма. Триш давно следовало догадаться, что его былой румянец предвещал сердечный приступ — точно так же, как огромные порции бекона с яйцами, курение и целые потоки сливок, которыми он поливал каждый пудинг. Она, однако, не придавала этому никакого значения. У нее всегда находилась масса других, гораздо более важных дел.

Пэдди слегка шевельнулся под простыней и приподнял черные брови, будто видел сон. Триш не знала, снится ли что-нибудь человеку, когда он на грани между жизнью и смертью; она надеялась, что лицо Пэдди искажено не страхом. Его голова резко дернулась в одну сторону, потом в другую… Триш позвала медсестру. Та успокаивающе кивнула и подошла проверить приборы.

На лице Пэдди появилось облегчение. Триш опустилась на стул и снова принялась наблюдать. Сон, по всей видимости, закончился, и теперь Пэдди лежал спокойно, погруженный в нормальное для его состояния беспамятство.

Он бросил их с матерью, когда Триш ходила в начальную школу. Она много лет с ним не разговаривала. Позднее, уже будучи взрослой, решила встретиться с отцом и, вопреки предубеждению, нашла в нем много привлекательного — его всегда уместные остроты, проницательные замечания о священных коровах всех видов и сортов, вспышки гнева, чаще всего вызванные несправедливостью, — такие нередко случались и у самой Триш.

Ей нравилось упрямство отца, его нежелание вести себя так, как считают правильным остальные. Она старалась не думать о том, что это значило для них с матерью.

Теперь ее очаровывал ирландский акцент Пэдди, и его блестящие глаза, и интеллект, редко выставляемый напоказ. Обычно люди видели ее отца добродушным весельчаком, не замечая острого как бритва ума и способности, когда нужно, держать рот на замке. Триш никогда не думала, что он окажется именно таким.

Пэдди отличался от всех ее знакомых, прошлых и настоящих. Он был ее отцом. Как ни странно, Триш стала им гордиться.

Однако сейчас он лежал на больничной кровати после сердечного приступа, а Триш так и не сказала ему, что она чувствует. Шестьдесят два года. На двадцать пять лет больше, чем Триш. Когда Пэдди бросил их, он был моложе, чем сейчас она, его дочь.

«Он не может умереть, — подумала Триш. — Только не сейчас. Не раньше, чем мы хоть немного наверстаем упущенное».

Аппараты мерно гудели и жужжали, а Триш сидела и ждала хоть какого-то знака, что Пэдди легче. Она почувствовала, как на плечо легла чья-то рука, и подняла голову, ожидая увидеть медсестру.

Рядом с Триш, улыбаясь, стояла ее мать. Триш улыбнулась в ответ. Она всегда восхищалась удивительной храбростью и неизменной добротой Мэг, но никак не рассчитывала встретить ее здесь. Одно дело, когда к постели серьезно больного человека приходит его единственная дочь, и совсем другое, когда то же самое делает бывшая жена, давным-давно брошенная ради пустоголовой вертихвостки из машинописного бюро.

— Я сменю тебя, Триш.

Мэг говорила не шепотом, но достаточно тихо, чтобы не потревожить остальных пациентов в палате. Она работала в приемной у врача и знала все о больницах и о том, как следует себя вести рядом с умирающими.

— Все нормально. Я…

— Нет, Триш. Он здесь в надежных руках, а у тебя много работы. В конторе без тебя с ума сойдут, а отцу не будет легче, если ты ради него загубишь карьеру.

Триш почувствовала, что улыбка на ее лице становится шире.

— Вот так-то лучше, — сказала Мэг. — Теперь иди. Давай-давай, быстро. Бернард попозже заедет за мной, отвезет домой.

Триш тихо сложила бумаги в портфель, закрыла его так, чтобы не щелкнули замки, и встала. Мэг поцеловала ее; подгоняя к выходу, похлопала пониже спины. Триш направилась к дверям и уже в самом проеме обернулась через плечо — увидеть, как Мэг наклоняется над бывшим мужем и убирает с его лба волосы. На лице матери было столько нежности, что Триш остановилась и развернулась целиком, чтобы понаблюдать.

Мэг подняла голову. Глаза ее стали более знакомыми: озорными и одновременно самоуверенными. Она кивнула дочери и одними губами произнесла: «Марш отсюда».

На улице Триш остановилась, глубоко вдохнула и снова стала энергичным, успешным адвокатом, а не переживающей, неуверенной в себе дочерью, которая боится, что отец так и умрет, почти незнакомый ей, и они никогда не поговорят как следует и не ответят на вопросы друг друга.

Почувствовав себя увереннее, Триш достала из сумки мобильный телефон и прочитала оставленные сообщения.

Первое было от Дэйва, ее секретаря. Он просил Триш немедленно вернуться в контору и выслушать обстоятельства срочного дела. Они обязаны взяться за него, если хотят защитить ребенка от дурного обращения со стороны одного из родителей.

Триш стиснула зубы.

Второе сообщение оказалось гораздо приятнее. Триш просила перезвонить Хедер Бонвелл, которая недавно получила назначение в Верховный суд. В прошлом Триш не раз работала под руководством Хедер и искренне ею восхищалась.

Звонила и Анна Грейлинг, давняя подруга, которая владела независимой продюсерской компанией и работала для телевидения. Следом опять шел звонок от Дэйва, умолявшего срочно перезвонить.

Триш набрала его номер по пути к автомобилю. Дэйв принялся описывать дело, и у нее чуть не разболелись уши. Родители ребенка — слишком хорошо обеспеченные и образованные, чтобы иметь хоть какое-то оправдание своему поведению, — использовали своего четырехлетнего сына, чтобы отомстить друг другу за неудавшийся брак. После развода ребенок остался жить с отцом, потому что мать часто ездила в срочные командировки за границу и явно не хотела обременять себя ответственностью за сына. Сейчас она потеряла работу и решила вернуть ребенка себе, чтобы потешить уязвленное самолюбие — по крайней мере так считал адвокат мужа.

— А что ребенок? — спросила Триш, открывая дверцу автомобиля. — Ему четыре года. Достаточно, чтобы выбрать, с кем он предпочитает остаться. Что он говорит?

— Говорит, что хочет жить с отцом. Однако мать утверждает, будто его угрозами заставили говорить так. Когда ей сказали, что мальчик совсем не кажется напуганным, она заявила, что якобы его чем-то подкупили. Или заморочили голову. В общем, им срочно нужна консультация. Ты берешься или нет? Суд назначен наследующий четверг.