А еще в Арете любили судебные процессы. В них было замешано почти все, что доставляло удовольствие: красноречие, деньги, обман и азарт.

Но, разумеется, такое развлечение могли себе позволить не все. И далеко не для вех участников суды были развлечением.

Сальвидиен Басс происходил из хорошего имперского рода, получил образование в старейшем и почтеннейшем университете на Острове Роз в Архипелаге, был сравнительно молод, не лишен талантов и амбиций, и по общему мнению мог бы сделать карьеру и в Столице. Однако, вдобавок к перечисленным достоинствам, он был еще и не глуп, и прекрасно понимал, что таких как он, юристов – молодых, образованных, приличного происхождения и без денег, в Столице – хоть мосты мости. Времена же, когда адвокаты в Столице становились властителями дум, давно прошли. И, несомненно, хорошо, что они прошли, ибо таковые времена, как правило, предшествовали годам гражданских смут. Теперь тем, кто. не обладая достаточным состоянием и связями, желал приобрести вес в обществе, лучше было покинуть метрополию. Это относилось как к военным, так и гражданским. Но если для молодых амбициозных военных, независимо от их желания, прямой путь вел на границы расширявшейся Империи, или на охваченные войной территории, то юристы, хвала богам, могли сделать собственный выбор. И, естественно, они выбирали города, по возможности мирные и удобные, впитавшие культуру, зачастую неизмеримо более древнюю, чем культура Империи.

Арета в этом отношении как нельзя более способствовала чаяниям Сальвидиена. Город глубоко провинциальный, но в то же время вполне цивилизованный, предоставляющий все блага имперского порядка и комфорта, но не отвергающий роскоши и экстравагантности Юга и Востока. Впрочем, какое именно начало – имперское или чужеземное – брало верх, и до какой степени варварское влияние сказывалось на добропорядочных гражданах Империи, Сальвидиен не мог определить даже спустя два месяца с того дня, когда сошел с корабля в гавани Ареты.

Как сейчас.

Даму, проплывавшую мимо в открытых носилках, никто бы не мог упрекнуть в неблагопристойности – ни с точки зрения имперских законов против роскоши, ни по обычаям коренных южан, требовавших, чтобы достойная женщина была закутана с головы до кончиков пальцев на ногах. Она, собственно, и была закутана в тонкое, легкое и прозрачное, хотя и темное покрывало, струящееся от высокой прически к подолу платья – тоже темного, но синего, с пурпурным отливом, расшитым по подолу орнаментом в мисрийском стиле. Возраст женщины из-за покрывала трудно было определить, но заметно было, что черты лица ее классически безупречны, и умело подчеркнуты косметикой, не выходящей отнюдь за пределы хорошего вкуса. Ни браслетов, ни перстней не красовалось на ее изящных руках, очень белых в сравнении с платьем и покрывалом. Да, все законы благопристойности были соблюдены. И все же была в этом выезде некая вызывающая экстравагантность. И с чего бы? Да, балдахин над носилками из очень дорогого шелка, но таковой лучше всего спасает от жары, пыли и мух. И носильщики, чернокожие, с бусами и кольцами в ноздрях, спору нет, привлекали взгляды, но подобных им можно было встретить и на улицах Столицы. Ни служанок с опахалами, ни скороходов, бегущих впереди носилок, ни телохранителей… В этом все и дело.

Вместо телохранителей или хотя бы просто вооруженных слуг носилкам сопутствовала рабыня с двумя собаками на сворке. На собак в первую очередь и воззрился Сальвидиен. Это были бравроны – самая свирепая порода среди известных в обитаемом мире. Огромные поджарые псы, короткошерстные, тигровой масти, на длинных пружинистых лапах. Морды и уши – черные, мощные шеи схвачены серебряными – или посеребренными ошейниками. И цепи, прикрепленные к этим ошейникам, сжимает всего лишь женская рука.

Сальвадиен перевел взгляд на рабыню.

В том, что это именно рабыня, сомневаться не приходилось. Об этом свидетельствовали и остриженные в скобку волосы, и ошейник, и короткое, выше колен, платье. Обычно в прислужницах из аристократических домов (а то, что хозяйка – аристократка, было столь же очевидно) не бросалась в глаза принадлежность к подлейшему из сословий, здесь же она просто выставлялась напоказ. И однако, рабский ошейник на ней был, как и на собаках, серебряным, точно такие же широкие браслеты красовались на запястьях. Платье на ней было из ткани, какой могла позволить себе не всякая горожанка, а короткие волосы до блеска вымыты, может быть, и подкрашены – слишком уж они были светлы. По-варварски светлы. Женщина и была варваркой, но опять же, не из тех – хотя бы внешне – варваров, что можно лицезреть на рабских рынках, в доках и кабаках. Так должна была выглядеть мифическая амазонка, воительница и охотница, какими их рисует воображение художников и поэтов, творящих для просвещенных ценителей искусства.

Таких, как Лоллия Петина.

Дама, которая должна была стать – уже стала – работодательницей Сальвидиена.

За то время, что он провел в Арете, он успел прослышать о вдове сенатора и дважды консула Петина – женщине богатой, чрезвычайно образованной, покровительствующей служителям муз. Тем не менее иные слухи представляли ее особой чрезмерно сумасбродной и даже опасной. Однако, встретившись с нею на приеме во дворце имперского наместника Сальвидиен ничего такого за ней не приметил. И, конечно, там при ней не было ни этой рабыни, ни собак. Эксцентричность Лолии Петины, сколь глубоко бы она не проникла в ее существо, несомненно, имела свои пределы. Но, когда достойная дама не общалась с официальными властями, она многое могла себе позволить.

И позволяла.

В день, когда их представили друг другу, Сервий Луркон, наместник Ареты, попросил Сальвидиена задержаться для приватной беседы. Адвокат уже несколько раз посещал Луркона с визитом, поэтому доверительный тон, к которому прибег наместник, не выглядел неожиданным.

– Речь пойдет о госпоже Петине, – сказал он. – Она живет в Арете… точно не припомню, лет пятнадцать, наверное, причем давно уже вдовствует. Муж оставил ее полноправной наследницей, детей у нее нет, близких родственников тоже.

Сальвидиен внимательно слушал. Луркон был крупным мужчиной лет под пятьдесят, слегка обрюзгшим, почти совершенно лысым. Несмотря на это. было в нем определенное обаяние. Правильное, гладко выбритое лицо с горбатым носом и полными губами, было малоподвижно, темные глаза смотрели насмешливо и благожелательно. Однако Сальвидиен понимал, что наместник пригласил его не для того, чтобы обменяться шутками.

– Состояние Лоллии Петины не то, чтоб очень велико – в Арете есть люди гораздо богаче, – но весьма значительно. Владеет она – опять таки, по условиям завещания, – и недвижимостью. Это вилла в Сигиллариях, предместьи Ареты, и поместье Гортины – в предгорьях.

– И права наследования неоспоримы? – осмелился прервать Сальвидиен.

– Совершенно неоспоримы. И никто на них не покушается. Однако, как тебе, без сомнения, известно, женщина, живущая одиноко, и не имеющая опекуна и защитника, всегда становится мишенью для злых намерений. Тем более, – он вздохнул, – такая женщина, как Лолия Петина. Красивая, состоятельная… и привыкшая поступать, сообразуясь лишь с собственными причудами. Здесь – и в этом тебе предстоит убедиться – нравы в некоторых отношениях более свободные, чем в метрополии… а в других отношениях граждане Ареты отличаются меньшей терпимостью, чем столичные. Хотя, боги свидетели, человеческая природа везде неизменна. Но я отвлекся. Итак, один из местных граждан, землевладелец по имени Апроний Евтидем, утверждает, будто бы покойный супруг Петины остался должен ему некоторую сумму, и в порядке компенсации претендует на имение Гортины.