– Ваши соболезнования? – У нее пересохло во рту, и она с трудом могла говорить. – Когда в следующий раз соберетесь выразить кому-то соболезнования, попытайтесь сделать вид, что вам действительно жаль. В данной ситуации ваше сочувствие неуместно, вы так не считаете? По-моему, с вашей стороны было верхом наглости прийти сюда после того, что вы сделали! – Впервые в жизни Энджи разговаривала с кем-то на повышенных тонах, и ей пришлось опереться о стол.

Никос Кириакос нахмурился. Он явно не привык к тому, чтобы его критиковали.

– Смерть вашей сестры у меня на вилле стала большим несчастьем, но…

– Большим несчастьем? – Энджи, всегда предпочитавшая спокойное обсуждение бессмысленной агрессии, впервые кричала на собеседника. Перед ее внутренним взором предстало лицо сестры.

Сестры, которую я больше никогда не смогу обнять.

– Несчастьем? Вы пытаетесь таким образом оправдаться, мистер Кириакос? Успокоить свою совесть? Как вам только удается спать по ночам…

Его глаза загорелись опасным огнем.

– У меня нет с этим проблем. Моя совесть чиста.

Она оперлась обеими руками о стол, чтобы не ударить его.

– Моя сестра упала с балкона вашей виллы, а вы тут стоите и говорите мне, что ваша совесть чиста?

Его рот сжался в тонкую линию.

– Вскрытие показало, что это был несчастный случай.

Бесстрастное изложение фактов разозлило Энджи еще сильнее. Она даже не подозревала, что способна испытывать подобную ярость. Возможно, из-за того, что до сих пор у нее не было возможности выразить свои чувства. Работа в музее, чтение лекций в университете и забота о матери отнимали у Энджи слишком много времени. Только по ночам она могла отдохнуть от этого и немного подумать, поплакать в подушку о своей маленькой сестренке…

Человеке, которого я любила больше всех на свете.

У Энджи на глаза навернулись слезы, и она часто заморгала, чтобы прогнать их.

– Несчастный случай. Конечно! Чем еще это могло быть? – Она не могла удержаться от сарказма. – Вы очень влиятельный человек, не так ли, мистер Кириакос?

Он напрягся.

– Не знаю, на что вы намекаете, мисс Литтлвуд, но должен вас предупредить, чтобы вы были поосторожнее.

Хотя он не повышал голос, что-то в его тоне заставило ее содрогнуться. Энджи вспомнила статью, в которой Никос Кириакос был изображен холодным и безжалостным дельцом. Теперь она поняла, почему автор статьи пришел к подобному заключению. Его ледяное спокойствие разительно контрастировало с ее безудержной яростью. Внезапно Энджи почувствовала огромное желание стереть с его красивого лица выражение превосходства.

– Доктор Литтлвуд, – поправила она, гордо вскинув подбородок. Подобным тоном она обычно разговаривала с заносчивыми студентами. – Вам меня не запугать, мистер Кириакос.

– Ну разумеется, доктор. Доктор Анджелина Литтлвуд, я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вас запугивать. – Слабая улыбка на его губах говорила, что если бы он захотел, ему не составило бы никакого труда это сделать.

– Сделайте одолжение, не называйте меня Анджелиной. – По ее мнению, это имя больше подходило красивой эффектной женщине, а не такому книжному червю, как она. – Я предпочитаю, чтобы меня называли Энджи.

Его суровый взгляд по-прежнему был прикован к ней.

– Я много знаю о вас. У вас диплом по классической археологии, степень доктора по археологии Средиземноморья; вы специализируетесь на произведениях гончарного искусства классической Греции. Довольно впечатляющая академическая характеристика для такой молодой особы, как вы. Скажите мне, доктор Литтлвуд, – произнес мужчина, сделав ударение на предпоследнем слове, – вы всегда прячетесь за своей степенью?

Потрясенная, Энджи еще сильнее вцепилась в стол.

– Только когда ко мне относятся пренебрежительно.

– Значит, вот как? – Он разглядывал ее белый пиджак, очки, огненно-рыжие волосы, собранные на затылке в аккуратный узел. – Вы совсем не похожи на свою сестру, не так ли?

Намеренно или нет, он воспользовался самым мощным оружием.

Энджи отвернулась, не желая, чтобы он заметил, какую боль причинили ей его слова. Она всегда знала, что является полной противоположностью Тиффани. Но это не могло порвать крепкую связь между ними. Даже когда у Тиффани начался переходный возраст, Энджи не перестала ее любить. Осознание того, что у них нет ничего общего, не смогло облегчить страданий, связанных с потерей сестры. Энджи постоянно терзало чувство вины за то, что она не пыталась повлиять на Тиффани, убедить ее изменить свое поведение. А постоянные «что, если бы», которыми изводила себя ее мать, только усиливали это чувство. Что, если бы Энджи не критиковала легкомысленное поведение Тиффани? Что, если бы Энджи меньше времени уделяла работе? Что, если бы она полетела в Грецию и присмотрела за Тиффани? Что, если бы она оказалась рядом с сестрой в ту злополучную ночь?

Раздираемая мучительными мыслями, Энджи потерла лоб, чтобы немного облегчить боль. Она уже почти начала верить в то, что виновна в смерти своей сестры, ведь она позволила Тиффани сбиться с истинного пути и не оградила от мужчин вроде Никоса Кириакоса.

– Вы читали полицейский отчет? – холодно спросил мужчина, и Энджи уловила истинный смысл его вопроса.

– Если вы спрашиваете, известно ли мне о том, что Тиффани была пьяна, я отвечу – да, – тихо ответила Энджи и заметила удивление, промелькнувшее в его глазах. – Ах, вы думали, я не знаю? Или предполагали, что я стану это отрицать?

– Поскольку вы считаете меня полностью ответственным за произошедшее, я подумал, вы могли не знать всех фактов.

Энджи недоверчиво уставилась на него.

– Главный факт состоит в том, что Тиффани была очень молода, мистер Кириакос. За два месяца до того, как моя сестра начала работать в одном из ваших отелей, она отпраздновала свое восемнадцатилетие. Большинство молодых людей в этом возрасте время от времени употребляют алкоголь – своего рода вхождение во взрослую жизнь.

– А как насчет вас, доктор Литтлвуд?

Энджи нахмурилась.

– Ваш вопрос не имеет никакого отношения к теме нашего разговора.

– Правда? – Кириакос улыбнулся, и Энджи показалось, что он хочет заманить ее в ловушку.

– Если вы намекаете на то, что состояние опьянения, в котором находилась моя сестра, вас оправдывает, осмелюсь заявить: я так не считаю. В сложившихся обстоятельствах ваше полное равнодушие оскорбительно. Это из-за вас она пила той ночью! Это вы во всем виноваты!

Почему я раньше избегала конфликтов? Оказывается, возможность высказать вслух все, что накопилось на душе, приносит огромное облегчение.

Губы Никоса растянулись в сардонической усмешке, черная бровь поползла вверх.