Мистер Карр отшатнулся, задыхаясь. «О Сара... грех... какой грех... О Сара... осараотакойгрехсарао».

Это было самое замечательное чувство, которое Сара когда-либо испытала. За всю жизнь. Она задумалась, что нужно сделать, чтобы он продолжил. Потом она поняла, что так и не подняла рук за все это время. Она положила руки на его склоненные плечи, держа его на расстоянии, и он поднял голову, лицо его было искажено желанием и чувством вины. Она соскользнула со стула, так что оказалась на коленях перед ним, и медленно расстегнула его брюки. Она как бы глядела на себя со стороны — смотрела, как чужие руки тянутся и берут эту странную, твердую, горячую штуку. Это было так, как будто рассудок полностью ее покинул, и власть взяла та ее часть, что состояла только из инстинкта и желания.

Мистер Карр застонал, и его мантра стала лихорадочной и быстрой, напоминая уже не слова, а просто тихое отчаянное рычание. Он оттолкнул ее руку, и на секунду ей показалось, что он рассердился, но потом он сказал: «Обожебожебоже» — и набросился на нее. Боль разодрала ее, ей пришлось заткнуть себе рот кулаком, чтобы не закричать. Потом боль прекратилась, и ей стало тепло и спокойно. Мистер Карр смотрел прямо ей в глаза, издавая прерывистые стоны. Она коснулась его лица и волос; его лицо исказилось, и он задвигался быстрее. Затем с последним громким стоном он скатился с нее, оставив теплую клейкую жидкость.

Все это заняло менее десяти минут. Когда она застегивала блузку, ей стали слышны крики детей за окном, звук свистка, шум заводящегося мотора. Она взяла из коробки на его столе бумажную салфетку и вытерла то, что стекало у нее по бедрам. Мистер Карр смотрел на нее, и по его раскрасневшимся щекам катились крупные слезы. Приведя себя в порядок, Сара шагнула к нему и вытерла его лицо.

— Все нормально, — сказала она. — Не надо себя винить.

— Я не чувствую себя виноватым, Сара. В этом вся трагедия.

Мистер Карр был старше Сары, он был ее учитель, он был женат, у него были дети, и поэтому он просто не мог позволить, чтобы вчерашнее повторилось. «А-а», — сказала Саpa, которая думала, что опять осталась после уроков как раз для того, чтобы это могло повториться. То, что он поцеловал ее, как только закрылась дверь, то, как он запустил пальцы в ее волосы, когда спросил, как она; то, что он начал гладить ее бедро, как только они сели, — все, казалось, подтверждало первоначальное предположение.

— Мне все равно. Мне просто нравится быть с вами.

— О, Сара... — Он сжал ее бедро. — Если бы этого было достаточно — чтобы нам было хорошо друг с другом... Но это не так. Я потеряю работу, детей. Я могу попасть в тюрьму. Закону все равно, хорошо нам или нет. Тебе четырнадцать лет, и по закону ты сама не можешь определить, от чего тебе хорошо.

— Ну, значит, закон ошибается. — И Сара сделала то, о чем мечтала с тех пор, как они сели: она наклонилась вперед и поцеловала морщинку у него между бровями. — Меня это оскорбляет — то, что они думают, что я сама не знаю, чего хочу. Вы же знаете, в старые времена девушки моего возраста уже выходили замуж и рожали детей. Смешно и думать, что пятьсот лет назад меня бы сочли способной растить детей, а теперь мне даже не позволяют самой решать, нравится мне человек или нет.

— Я понимаю, это звучит глупо.

— Это и есть глупо. Если бы я жила в Средние века! У меня к этому возрасту была бы собственная деревенька.

Мистер Карр засмеялся.

— Да, и если не вспоминать про проказу, дурной запах изо рта и безграмотность, ты была бы очень счастлива, я уверен.

Сара почувствовала, что ей становится жарко. Ее смущало то, что он смеется над ней. И еще то, как он касался ее бедра. Его рука была вдвое больше, чем у нее; прикасаясь, она накрывала большой участок кожи. Она снова поцеловала его морщинку, потом лоб, потом губы.

— Сара...

— Значит, общество не одобряет. Мы им не скажем.

— Сара...

— Вчера был самый лучший день в моей жизни. Я чувствовала себя, как Пип после первого визита в дом мисс Хэвишем. Вчера во мне произошли большие перемены; было выковано первое звено цепи, которая меня свяжет. Я хочу выяснить, какой будет моя цепь. Из шипов или цветов. Из железа или из золота.

Мистер Карр убрал руку от ее бедер и встал. Он подошел к окну и открыл ставню. Осмотрел пустой двор, покачал головой. «За шестнадцать лет преподавания я никогда не встречал ученицу, хоть вполовину такую умную, как ты. И такие красивые бывали редко». Он захлопнул ставню и повернулся к ней. «Никто не знает».

— Я понимаю. Все в порядке.

— Никто даже не может заподозрить.

Она не могла сдержать улыбки. Она подошла к нему и прижалась лицом к его груди. «Мы будем осторожны». Она провела руками по его спине, чувствуя, какой он большой, какой крепкий. «Осторожны и счастливы».

Он прижал ее к себе, как будто боялся, как будто думал, что, держась за нее, спасает свою жизнь. Она потянулась вверх и погладила его лицо. Она поцеловала вьющиеся светлые волосы в распахнутом вороте рубашки, он застонал и позвал ее по имени: «О Сара».

— Как мне тебя звать? — спросила она ему в шею. — Можно звать тебя Дэниел?

— Нет. Ты можешь привыкнуть. Если назовешь меня так в классе...

— Ладно, хорошо.

Она вытащила его рубашку из-за пояса и провела рукой по животу. Кожа здесь была такая нежная; если бы не жесткие волосы в центре, это мог бы быть живот ребенка. Такая нежная кожа, почти как у нее самой.

Мистер Карр и Сара договорились встретиться после школы на углу, на бензозаправочной станции. Оттуда они поехали на Тунгабби Крик, он держал обе руки на руле, не спуская глаз с дороги, и говорил о поэзии так, что ей хотелось, чтобы дорога никогда не кончилась. Но потом, когда поставили машину на берегу реки, так что ее не видно было с дороги благодаря кленам и кустарнику, мистер Карр сделал с ней такое, что слова показались лишними. Любовь была, как стихи без переплета.

На закате он отвез ее домой, остановился в конце ее улицы и на всякий случай предупредил, чтобы она не целовала его.

— Не хочу уходить, — сказала Сара.

Он похлопал ее по руке.

— Уже больше шести. Твоя мама станет волноваться.

Сара фыркнула. Ее мать, которая проводила семьдесят часов в неделю в университете, а остальное время в своем кабинете дома, ничего не заметила бы, даже если бы Сара не пришла домой ночевать. Отец Сары работал еще больше, чем его жена, и едва вспоминал о том, что у него есть вторая дочь. Но у ее сестры не было своей личной жизни, и она замечала все.

Ну разумеется, Келли, в свои семнадцать лет уже вполне зрелая особа, выскочила, как только Сара вошла в дом.

— Я занималась, — сказала Сара, потому что еще больше, чем приставать с вопросами о том, где она была, Келли любила дразнить сестру за то, что она зубрила.