Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Персонажи сказок загалдели наперебой:
– Ей надо выпить для расслабухи, – пробулькал водяной и потянулся за глиняным кувшином, стоящим посередине стола.
– Точно, наливай! – проскрипел леший, ёрзая на скамейке.
– Наливай, да пополней чарку, – прошелестела лесная нимфа, сидящая рядом, держа венок из белых диковинных цветов.
Я, наблюдая за его неторопливыми действиями, как будто он плыл в болоте, а не наливал какой–то бабкин алкогольный напиток, которым они явно хотят меня не просто так напоить, отметила зеленовато – жёлтый цвет его кожи, сразу напомнивший мне детский понос в памперсе. «Почему у меня такие дурные ассоциации? Наверное, потому что водяной одет в рейтузы на подтяжках цвета засаленного холодильника. И весь его вид создаёт этакое впечатление сома–мутанта, усатого и улыбающегося во все тридцать два толстыми губами, как у Катьки – соседки, которая переборщила с закачкой филлеров. Зачем они хотят меня расслабить? Чтобы я не орала от ужаса, когда придёт этот Он?» Мои глубокие размышления прервал всё тот же скрипучий голос:
– Что же ты, деточка, не поднимаешь чарку? Иж, как вон водяной старался, на мальков изводился, чтобы тебе угодить и в самую красивую мою чарочку налить, – Яга подставила руку под сухой подбородок и, закатив глаза, предалась воспоминаниям: – Остатки сервиза, который сестра мне триста лет назад дарила, а я потом удумала подарить его на свадьбу Кощея с Василисой. А они так и не поженились. Василиска убежала крутить любовь с сыном лешего, вот же и остался мне весь сервиз. Так колобок – баловник разбил графинчик, одни чарочки остались.
– Как это Василиса убежала с сыном лешего? – У меня от удивления ресницы захлопали, как у мухи дёргаются лапки в момент её убийства. Совершенно не понимая, что мне налили, залпом выпила. На вкус ничего, терпкий, чуть горьковатый, пахнущий травой после дождя. «Неплохой напиточек, лишь бы не вставило сильно, а то развезёт же, дорогу домой не найду».
Бабка улыбнулась, прищуривая левый глаз и, выставляя напоказ единственный нижний клык, какой бывает только у тропических хищников.
– Деточка, это у вас там, в мире людей сказки, да приукрашенные, чтобы деткам добре спалось, а у нас тут – жизнь. Василиса ещё и зачала от сына лешего, и ко мне прибегала, аборт сделать хотела.
– Аборт? – тут я забыла о своём светском воспитании и, также подставив кулак под подбородок, бухнула локоть на стол.
– Да самый что не на есть настоящий аборт, но я что ли изверг какой? Дитя не родившееся убить в утробе. Выгнала её! И пошла она горемычная не солоно хлебавши.
– Куда пошла? – Мой интерес нарастал, как жвачки, которые я лепила под стол для отбеливания зубов. Только они ничего особо не отбеливали, но надежда умирала последней, и продолжала их жевать и возить по передним зубам.
– Да на Кудыкину гору, рожать она пошла, куда ж ещё?
– И родила?
– Родила.
– Кого?
– Кики, ту, что привела тебя сюда.
– Как Кики? Кикимору? Но почему? – моему возмущению не было предела. – Она же Василиса прекрасная, ну и что, что он леший, но ребёнок то должен был родиться нормальный!
– Да не кикимора она, так, жалкое подобие. Бросила её Василиска и лешего бросила – горемыку, и ушла на восток новую любовь искать.
– А почему на Восток? – у меня в виске застучало от напряжения.
Водяной снова налил всем, бахнули.
– Так подруга её и позвала, эта… Как там её? – бабка продолжила.
Тут леший вставил три копейки, пока бабка запамятовала: «Жасмин!».
– Точно! Жасмин! – и Яга кивнула водяному налить ещё. – А сын лешего спился, постоянно ко мне приходил, наливочку мою с мухоморчиков выпрашивал, она то поядрёней этой… с поганок.
Я перевела взгляд на лешего, точно старичок – лесовичок, как в старых добрых сказках. Худощав, нос длинноват для сухого и измождённого лица, как срубленный пень. Улыбка натянутая, но добрая, зубов почти нет, глаза какие-то выцветшие, цвета ранних осенних листьев, плечи острые. Одежда будто из третьесортного секонд хенда: ободранная накидка, растянутая майка и потёртые штаны. Обуви я не видела, так как заглядывать под стол во время беседы не прилично, а интересно… жуть…
Тут до меня дошёл смысл бабкиных слов, как до жирафа на третьи сутки:
– Какой этой? С поганок? – И опасливо заглянула в свою пустую рюмку.
– Да не бойся, моей наливочкой не отравишься, грибочки свеженькие, сама собирала три годка назад.
У меня громко заурчало в животе и начало что-то подползать к горлу. Я вскочила как ошпаренная и, подлетев к дереву, вырвала.
– Деточка, не бойся, это вы там в вашем мире травитесь разными сушами, а у нас тут и мухомором закусывать можно. Всё нипочём.
Я вытерла рот тыльной стороной руки, снова забыв об этикете.
– Откуда вы знаете про суши в нашем мире? – еле процедила отходя от дурноты.
– Так каждый год в канун Хэллоуина такие же крали как ты к нам заглядывают и рассказывают разное. Чего мы только не узнали уже.
– Ясно, весело вам тут живётся, хотя бы раз в год. И не деточка я давно, пятый десяток уже.
– Это там тебе пятый десяток, а здесь – другое временное исчисление, и тебе тут не больше двадцати.
– Да? Круто! Хоть здесь омоложение, а то уже замучилась по косметологам ходить. А как у вас тут время течёт?
– Например, у нас шестьдесят шесть часов в сутках. И полночь – это не двадцать четыре часа, а тридцать три.
Я задумалась: «Какое–то смешение сказок и время тут необычно течёт, да и числа часов сами за себя говорят, то тёмная сила, то белая. Попала, так попала».
– Да нормально ты попала, не переживай, не съем я тебя, потанцуешь только и домой отправишься, – прошамкала Яга будто мои мысли прочитала, жуя поджаренный мухомор.
– Вы читаете мои мысли?
– Не всегда, только когда малёк перепью, хороша наливочка.
– А как вы время отсчитываете? Палочками или камешками? Или по солнцу?
– Ты что, деточка, совсем нас за первобытных считаешь? – И бабка достала из–под стола песочные часы длинной примерно в тридцать сантиметров, поставила на стол, демонстративно бахнув ими, – вот у нас и часики есть. Высыпался весь песочек, тридцать три часа и прошли. Вот видишь, сыпется? Чуток осталось, несколько часов и наступит полночь.
