Электромагнитный кран, как присоска, всасывал обломки, переносил в бадью, и та уплывала в цех, сбрасывала их в зев печи. Черный зев напоминал могилу, куда падали железные мертвецы. Шли похороны убитых машин. Траурно звучали раскаты и лязганья цеха.

В печи, как в глухой пещере, слабо замерцало. Полетели зеленые и синие светляки. Раздался рык, словно в пещере проснулся разбуженный зверь. Полыхнула зарница, другая. И возникли три раскаленных клыка, три могучих электрода с пульсирующими белыми молниями.

Печь содрогалась и чавкала. Клыки рвали и давили железо. Огненная слюна хлюпала, растворяя обломки. Печь, словно пасть, жевала, хрипела, давилась. Черные комья таяли. Казалось, их слизывает красный мокрый язык. Печь наполнялась вязкой малиновой жижей, дышала красным дымом, сыпала искры.

Сталь кипела. В ней лопались бесцветные пузыри, взлетали вязкие всплески. Печь казалась огромной кастрюлей, в которой варилось варенье. Шлак бурлил и вздымался, как черно-красная пена. Трескался, и в трещинах возникала ослепительная белизна, золотое сияние.

В этой бесцветной белизне, в слепящем золоте исчезали все формы, утрачивались все названия. Души умерших машин улетали из печи розовым дымом. Оставался только свет, изначальная материя, как в первые дни творения.

Плавка завершалась. Из печи изливалась ленивая черно-красная лава. И следом ликующим золотым ручьем хлынул метал. Успокаивался в изложницах стеклянными брусками, дышащими, мягкими, как мармелад. Темнел, остывал, превращаясь в черные теплые буханки.

Черствые грубые слитки уходили на склад, и в каждом таились будущие изделия, – трубы газопроводов, подводные лодки, орбитальные станции. Или крохотная подковка на каблучке прелестной женщины, танцующей под хрустальными люстрами.

Обо всем этом подумал Плотников, слыша рокот кипящей стали.

Теперь они шли по громадному, уходящему вдаль цеху, где заканчивался монтаж оборудования. Как великаны, стояли тяжеловесные прессы. Круглились рольганги. Драгоценно вспыхивали электронные системы управления. Весь цех, по частям, был куплен в Италии, Германии, Японии. Могучая заморская техника была готова служить насущному русскому делу. Катать трубы для газопровода, соединявшего заполярный Ямал с Китаем. Бронхи, вдыхающие русский газ в китайские легкие.

– Федор Леонидович, к декабрю запуститесь? Поздравим вас с первой трубой? – обращался Плотников к Ступину, наблюдая, как монтажники в касках тянут связки разноцветного кабеля. – Мне дали понять, что на запуск может приехать президент. Этот газопровод – его личное детище. Его ответ дурной Европе.

– Мы стараемся, Иван Митрофанович. – Ступин смотрел на сочленения гидравлического пресса, словно мысленно гладил кожу огромного послушного животного. – Эта дурная Европа чинит препятствия. Отказывается продавать электронику. Приходится хитрить, добывать через третьи страны. Я тоже слышал о возможном приезде президента. Для нас обоих это будет событие.

Ступин смотрел, как движется под металлическими сводами портальный кран, и в крохотной стеклянной кабине, как летчица, поместилась крановщица. Оглашала гулкое пространство тревожным гудком.

Главный инженер и вице-губернатор приотстали, заглянув на пульт управления прокатного стана.

– Отдаю должное вашей энергии и вашей смелости, Федор Леонидович. – Плотников с удовольствием смотрел в открытое, волевое лицо Ступина, который жадно озирал убегающий в туманную даль цех. Словно стягивал воедино множество громадных машин и хрупких приборов, стальных великанов и хрустальных циферблатов. Молниеносный удар зрачков, и цех загрохочет, зашевелится, наполнится алой летящей сталью, звоном громадных труб. – Когда вы затевали комбинат, о восточном газопроводе только ходили слухи. Вы рисковали. А вдруг отложат строительство? И спроса на трубы не будет? И все ваше дело рухнет? Вы прозорливец, Федор Леонидович.

– А разве вы не рискуете? Разве наша русская жизнь – не риск? Нас с вами спасает вера в то, что Россия выстоит. Вера вознаграждается, Иван Митрофанович.

Они посмотрели один на другого, единомышленники и партнеры, оказавшиеся вместе среди непредсказуемых сотрясений.

– А правда ли, Иван Митрофанович, что вы можете переехать в Москву? Приедет президент и заберет вас в Москву?

– Я люблю мою губернию. Я начал здесь большое дело и должен его закончить. Мы построили за десять лет сто тридцать заводов. Так строили только при Сталине во время первых пятилеток, перед войной. Но тогда кости трещали и кровь лилась из разбитых носов. Мы же ставим заводы, как сажают деревья. В бюджете скопились деньги, и теперь я хочу вложить эти деньги в людей. В жилье, в дороги, в детские сады и больницы. У нас огромные планы. Зачем мне уезжать из губернии?

– Но ведь кто-то должен заниматься экономикой в целом. Эти, в правительстве, никогда производством не управляли. Не знают, как выглядит завод. Только меркантильные схемы. Только менеджеры. Ни одного инженера. Затолкали страну в темный мешок. Кто-то должен из мешка Россию достать.

Моментальная ненависть сдвинула брови Ступина, полыхнула в глазах фиолетовой тьмой. Он прикрыл веки, чтобы не обнаружить накопившуюся усталость, неприязнь, глухой ропот. Он возвел махину завода, словно сдвинул земную ось, среди несметных препон, зловредных проволочек, угрюмого противодействия.

– Спасибо вам, Иван Митрофанович. Вы мне ни в чем не отказывали. Если бы не вы, до сих пор здесь бы котлован с водой оставался и лягушки квакали. Вы душой за дело болеете. В России таких немного.

Они шли под туманными сводами. И в сумраке, над их головами, вдруг зажглась ослепительная люстра электросварки. Дышала, плескалась, озаряла стальные конструкции. И исчезла, отекла гаснущими ручьями.

– Мы строим заводы, Федор Леонидович. Авиационные, автомобильные, ракетные. – Плотников смотрел, как меркнет на бетонном полу последний огонек сварки. – А должны построить завод, выпускающий лидеров государства. Эти лидеры, помимо общественных наук, социальных технологий, политических навыков, должны обладать чудесной особенностью. Они должны обожать страну, обожать народ. Это обожание не оставляет их в самые грозные и опасные для страны моменты. Такой лидер не предаст, не сбежит, не пустит врага в отчий дом. Такой лидер не оберет, не обидит народ, не выломает ему руки, заставляя работать. Такой лидер, занятый жестокими земными делами, не забудет о небе. Не забудет о народе, из которого вышел и в который, после смерти, вернется.

Ступин слушал, шагая среди железных великанов, способных мять сталь, как теплое тесто. Завод, который он воздвигал, требовал от него не вселенской любви, а непрерывного давления, а иногда жестоких ударов, чтобы сломить враждебную волю, равнодушие, нерадивость. Завод, в который он вложил всю свою страсть, ум и богатство, был включен в гигантскую силовую линию, сжимавшую мир. В угрюмый контур борьбы, опоясывающий континенты. И в этом контуре не было места сантиментальным чувствам, а только силе, прозорливости и неутомимой работе.

– Вокруг президента скопились хитрые дельцы и скользкие перевертыши. – Ступин уступал дорогу автопогрузчику, везущему сияющие сталью катки. – Иногда мне кажется, вокруг него образовался заговор. С ним может что-то случиться. Если к власти придет это льстивое и лживое племя, страны не станет. Они отнимут у нас страну, отнимут заводы, отнимут у народа России. Русские не уцелеют. Россия не уцелеет.