– Тысячу раз, Марта.

– Мудрому слову износа не бывает.

Само собой, он мог постараться, чтобы Соня его не бросила. Но ему захотелось поставить дурацкий эксперимент, жить так, как он привык, и вот что из этого вышло, она сбежала через пять месяцев. Ну хватит, он уже довольно подумал об этом и погрустил, а между тем мир предан огню и мечу и в нем много других дел, важных и не очень, он не станет часами думать о Соне и ее жалкой записке, и без того есть чем заняться. Однако там, наверху, в этом поганом министерстве, где он столько лет сновал туда-сюда подобно свободному электрону, где его уважали, ненавидели, нуждались в нем и щедро платили, его же выгнали вон. Там появились новые люди, новые престарелые недоумки, хотя не все они без мозгов, в том-то и беда, и вот они-то не пожелали держать в помощниках типа, который слишком много знал. Его спровадили, потому что справедливо остерегались. Однако их поступок был верхом глупости.

Взять, к примеру, муху.

– Возьмем, к примеру, муху, – сказал Луи.

Он закончил партию с незначительным счетом. Его бесили эти новые аппараты, где надо одновременно следить за шаром и смотреть на табло. Но в них иногда подавалось по три-четыре шара зараз, и игра становилась интересней, что бы там ни говорила Марта. Он облокотился о стойку, дожидаясь, пока Марта допьет свое пиво.

Когда Соня едва начала выказывать раздражение, ему захотелось рассказать ей о том, чем он занимался – в министерствах, на улицах, в залах суда, в кафе, за городом, в полицейских участках. Двадцать пять лет работы следопытом, как он это называл, охоты на дубинноголовых, по следам их смердящих замыслов. Двадцать пять лет на страже и столько встреч с твердолобыми, рыщущими в одиночку и стаями, ревущей ордой, чье нутро из камня, а руки в крови, мать их. В образе следопыта он наверняка бы понравился Соне. И наверно, она бы осталась, несмотря на его негнущееся колено, покалеченное на пожаре отеля в окрестностях Антиба во время налета рэкетиров. Такие происшествия достойны мужчины. Но он выдержал характер и ничего ей не рассказал. Он постарался привлечь ее лишь ласками и сладкими речами и посмотреть, что из этого выйдет. Но Соня думала, что колено он повредил, упав на лестнице в метро. А такие истории мужчину не красят. Марта предупреждала, его ждет разочарование, женщины ничем не лучше мужчин, нечего ждать чудес. Наверно, и Бюфо внес свою лепту.

– Пропустим по стаканчику, Людвиг?

– Ты уже свое пропустила, я тебя провожу.

Не сказать, чтобы Марте что-нибудь угрожало, карман ее был пуст и в жизни она повидала всякое, но в темноте под дождем, да еще и навеселе, она могла расквасить физиономию.

– Так что там с мухой? – спросила Марта, выходя из бара и накрывая голову полиэтиленовым пакетом. – Ты про муху говорил.

– Ты что, промокнуть боишься?

– Да это я из-за краски. Потечет – на кого я буду похожа?

– На старую шлюху.

– Я и есть старая шлюха.

– Это точно.

Марта захохотала. Ее смех уже полвека знали в этом квартале. Какой-то мужчина обернулся и махнул ей рукой.

– Вон тот, – сказала Марта, – не представляешь, каким он был лет тридцать назад. Кто такой, не скажу, не в моих правилах.

– Я его знаю, – улыбнулся Луи.

– Слышь, Людвиг, надеюсь, ты в моей книжке не роешься? Я, знаешь ли, привыкла уважать клиентов.

– А я надеюсь, тебе просто потрепаться охота.

– Ну да, охота.

– И все-таки, Марта, твоя книжка может заинтересовать людей менее щепетильных, чем я. Уничтожь ее, сто раз тебе говорил.

– С ней столько связано. Если б ты знал, что за важные персоны ко мне хаживали…

– Говорю тебе, уничтожь. С огнем играешь.

– Скажешь тоже! Все эти сливки давно скисли… Думаешь, кому-то они нужны?

– Очень многим. Добро бы у тебя только фамилии были, но ты ведь вела записи, не так ли, Марта?

– Слушай, Людвиг, ты разве сам не записываешь?

– Тише, Марта, мы не в лесу.

Марта всегда говорила слишком громко.

– Ну что? Блокноты? Папочки? Сувениры следопыта? Разве ты их выбросил, когда тебя из министерства поперли? А вообще-то, тебя насовсем выгнали?

– Похоже. Но связи остались. Так просто они от меня не отделаются. Взять, к примеру, муху.

– Как хочешь, а я пришла. Можно тебя спросить? Все думаю про эту чертову реку в России, из трех букв. Случайно, не знаешь?

– Обь, Марта, сто раз тебе говорил.

Кельвелер довел Марту до дома, подождал, пока она вскарабкается по лестнице, и зашел в кафе. Время приближалось к часу ночи, посетителей оставалось мало. Такие же, как он, полуночники. Он знал их всех, его память изголодалась по именам и лицам, непрестанно изнывала и требовала пищи. Впрочем, именно это его свойство больше всего беспокоило министерство.

Еще одно пиво – и он перестанет думать о Соне. Он мог рассказать ей и о своих многочисленных помощниках – сотня надежных мужчин и женщин, свои люди в каждом департаменте, из них около двадцати человек в Париже, трудно ведь следить в одиночку. Быть может, Соня бы не ушла. А там катись все к чертям.

Так возьмем, значит, муху. Влетела она в дом и действует всем на нервы. Трещит крыльями, сотни взмахов в секунду. Смышленая тварь, но раздражает ужасно. Летает из угла в угол, ловко расхаживает по потолку, лезет везде, куда ее не просят, но забытую капельку меда отыщет всегда. Нарушительница общественного покоя. Точь-в-точь как он сам. Он находил мед там, где остальные хорошенько подтерли и полагали, что следов не осталось. Мед, дерьмо ли – мухе все сгодится. Гнать ее вон – глупее не придумаешь. Это большая ошибка. Потому как что станет делать муха, оказавшись на улице?

Луи Кельвелер расплатился за пиво, попрощался со всеми и вышел из бара. Идти домой совершенно не хотелось. Лучше пойти подежурить на сто вторую скамейку. Его карьера начиналась с четырех скамеек, а теперь их было сто тридцать семь плюс шестьдесят четыре дерева. Эти скамьи и каштаны помогли ему заполучить много полезных сведений. Он мог рассказать и об этом, но мужественно сдержался. Дождь тем временем зарядил не на шутку.

Так что станет делать муха, оказавшись на улице? Первые две-три минуты она, конечно, будет тупо озираться, а потом спарится. Затем отложит яйца. И дальше появятся тысячи маленьких мух, которые будут расти, тупо озираться и спариваться. А это значит, что глупо избавляться от мухи, выставляя ее за дверь. Это только увеличивает ее силу. Надо оставить ее в помещении и терпеливо ждать, пока она состарится и усталость возьмет свое. Потому что муха снаружи – большая опасность и угроза. А эти кретины выставили его вон. Как будто, оказавшись не у дел, он угомонится. Как бы не так, будет только хуже. Но им вряд ли удастся прихлопнуть его тряпкой, как обычно поступают с мухами.