– Это наша с ним тайна! – очень смело и, пожалуй, даже дерзко ответила я под прицелом маминых глаз.

Мама делится на два существа: Практическое и Теоретическое. Первое было вселено в маму при рождении и приковано к ней, как Прометей к скале. Это Практическое существо несет в себе древнее знание о спасении души от первородного и благоприобретенного грехов. А раз несет, то и постоянно находится под его неусыпностью. Теоретическое же существо говорит ей, что времена нынче не те, что мать должна понять незамужнюю дочь, не успевшую еще сбросить лепестки и выкинуть, как белый флаг капитуляции, сухую коробочку с семенами. К тому же ситуация такая романтичная…

– Мам, ты что на меня так смотришь?

– Никак я не смотрю, ничего предосудительного не думаю.

А я ведь не спрашивала про думы! Перевожу: «Клюнула на молодого мужичка. А что, я ее понимаю… Но здесь – я, так что ничего плохого не случится».

…Вдалеке показалась вода Большого Канала, еще метров тридцать, и мы выйдем из сладкой теснины стен, из рядов белья на веревках прямо над водой, из заоконных звуков телевизоров венецианцев, спрятавшихся от бесконечных туристов за средневековые ставни… Гондольеро запел. Негромко, но правильно и с чувством. Я не все слова поняла, но уловила главную мысль: Венеция может всегда рассчитывать на вечную красоту и любовь своих граждан.

Ну вот, доплыли, гондола вошла между шестами причала, и гондольеро подает руку моим маме и дочери, помогая выбраться из лодки. А я сижу в красном кресле и вежливо требую его сесть рядом для фотографии. А чтоб уж совсем все правильно было, подаю ему шляпу с синей лентой – непременный атрибут гондольеро – и прошу надеть ее. Он садится рядом и… скромно складывает руки на груди, стараясь не задеть меня плечом. Надеюсь, не как чумную крысу… Ну уж фигушки! Иди сюда, герой труда! Я обнимаю его за шею и говорю (шептать нет необходимости, все равно никто из моих почти ничего не понимает по-итальянски):

– Как будто влюбленные!

– Влюбленные, – радостным эхом с готовностью повторяет ровно с той интонацией, что и я, и смеется по-детски открыто и недвусмысленно. Обнимает за плечи, но очень осторожно, уважительно, ровно настолько, чтоб получился хороший кадр. Умеет… Молодец.

Сын делает два снимка на мой телефон – фотоаппарат, как назло, умер пять минут назад.

– Ну, влюбленные – это влюбленные, а деньги – это деньги! – шучу я (на чистом итальянском языке) и плачу за лодочку, светлый взгляд, учтивые речи и тонкое понимание того, кто чего ищет.

Вот мы опять бредем по Венеции… Уже совсем темно, магазины закрыты, ставни ревниво оберегают внутреннюю жизнь города от внешней, а все дома и улицы как будто говорят: «Все, все, пора уходить, на сегодня все интересное закончилось. Приходите утром, а лучше не приходите вовсе, устали мы от вас». Мы все устали тоже, молчим, каждый думает о своем… Ага! Держи карман шире – «о своем»! Каждый, как выяснилось, думал о моем!

Сын вдруг:

– А ведь гондольеро – хороший муж: работает на свежем воздухе, сильный физически, да и зашибает немало!

– Да, молодой, красивый, целый день дома не бывает, говорит на чужом языке, так что любые его слова – просто музыка! Да еще и песни поет, – это уже я.

– Да! А вечером приходит домой и требует подать ему ужин! – Практическая часть мамы.

– Ну и пусть требует! Он наработался, принес домой деньги, имеет право… Зато это – нормальный здоровый мужчина, который занимается нормальной мужской работой, и свои мускулы накачал не в тренажерном зале…

…Спор повис – наверное, я слишком страстно произнесла последние фразы, и семья не выдержала накала.

Когда мы уезжали из Венеции по ночной дороге, я почему-то плакала. Хорошо, что в машине темно, до отеля – сорок километров, и слезы успели испариться до света. Зачем мне лишние вопросы?

Вопросы все же были. Когда легли спать, дочка подползла ко мне поближе под простынкой и, прижавшись, тихо-тихо спросила без предисловий:

– Мам, а как ты думаешь, сколько ему лет?

– Ну, где-то тридцать-тридцать пять…

– Хорошо…, – и, отодвинувшись, накрылась поплотнее.

А когда на следующий день мама не сразу нашла меня в море среди купающихся граждан, она полусказала-полуспросила:

– А я уж думала, не уплыла ли ты к своему гондольеро…

…Все правильно, значит, мне не показалось.

Имена, фамилии, да и сами действующие лица – вымышлены. Всякое сходство – не намеренно и случайно.

В последнюю неделю декабря так кстати выпал снег! Он утвердил гипотезу о том, что скоро Новогодний праздник, ведь в наш прагматичный век одним только витринам сердце не верит!

Снег выпал, все встало на свои места, и я твердо решила, что невзирая ни на что, я весело и счастливо проведу праздничные дни! Я объявила все мелким и несущественным, я залила в генератор счастья самое хорошее топливо – веру в то, что все, что ни делается, – к лучшему. Все у меня складывалось, как нужно: клиенты вовремя платили, документы вовремя регистрировались, а генератор счастья гудел ровно и без перебоев.

Двадцать девятого декабря мне позвонила моя подруженция Адамова и с выпученными глазами проорала в телефон, что она с дочерью сегодня уезжает к сестре в Петрозаводск, а видеокассету про поездку в Египет забыла у меня!!! «Как жить?!! Что делать?!!».

Я сказала: «Не журись, родная, я тебе привезу ее на вокзал! В восемнадцать тридцать на платформе! Говори номер поезда и вагона!».

Сказано – сделано. Я беру в сумку кассету, под мышку – пузырь с шампанским, пластиковые стаканы – на горлышко, в карман – конфеты, на голову надеваю парик из блестящей мишуры и во всем этом великолепии выхожу на перрон Казанского вокзала.

Все-таки я люблю наш народ! Даже больше, чем Михаил Задорнов. Иностранцы просто вежливо улыбались бы, а наши гоготали, не скрываясь, показывали пальцем, поздравляли «с Наступающим» и просились в долю на шампанское. Ну что за милые люди! Снегурочкой называли, с собой поехать звали… Но пришли девочки Адамовы, и электорат отвалил (поняли, что нас и так трое).

Мы культурно погрузили чемоданы в поезд и совершенно некультурно нахрюкались шампусика прямо на перроне. Потом поезд ушел, а счастливое выражение лица как бы законсервировалось (Спиртное – идеальный консервант выражений лиц).

Вот в этом выражении лица я и дошла до метро и заняла место в вагоне… Я сидела и смотрела в себя, потому что внутри у меня искрилось и переливалось нечто чудесное, я любила всех на свете (даже жену моего бывшего мужа!), я уже погрузилась в поток русского общественного предпраздничного бессознания, как вдруг…

Я почувствовала на себе взгляд. Нет, не просто взгляд – меня Увидели. Это было точно, как шпажка в бутерброд-канапе, как лазер в роговицу, как алка-зельцер в абстинентный синдром на заре! Я сразу вынырнула из глубин иррационального и подняла глаза (Лучше бы я этого не делала!!!..). Напротив сидел Он…