их помощью перед нами открывается путь в необычайные миры, не доступные ни зрению, ни слуху, ни даже всесильной технике.

Чертов палец

В десять лет я твердо решил стать кочегаром.

Возле нашего дома проходила железная дорога. По вечерам мешали уснуть бодрые крики паровозов. Надвигался, забивая всю комнату, гулкий стук колес. Бренчали вагоны, будто скованные цепями. По потолку мелькали, чередуясь, черно-белые полосы.

Я представлял себе чумазых кочегаров, которые выглядывают из окон паровозов. Они похожи на клоунов: носы — черные пятачки, лица — рябые от гари, на щеках и на лбу — красные отблески огня, бушующего в топке. Улыбки их белозубы, как у негров. Черные телогрейки замаслены до блеска.

Под паровоз беспрерывно бежит лестница: два блестящих рельса с поперечинами шпал. Паровоз ловко взбирается по ней на покатые холмы, плавно огибает склоны и сбегает в низины.

Все вокруг движется, убегает назад, прочь, обновляется. И торопливый огонь в топке — такой живой! — тоже движется и обновляется.

Что может быть прекраснее?

Даже насыпь железной дороги была необыкновенной: из разноцветных, нарядных и холодных голышей. Может быть, камни привезли сюда веселые кочегары из разных стран: белые — с севера, черные, будто загорелые, — из Африки, серые — с берегов Приморья, зеленоватые — из прибалтийских озер?

Однажды в насыпи я нашел камень, похожий на пулю: ровненький, сужающийся в одну сторону.

Я показал находку Борьке, самому старшему из нашей компании. Он хмыкнул:

— Тоже невидаль… Чертов палец!

— Какой чертов палец?

— Мало ли какой… Его истолчешь в порошок, посыплешь на болячку, раз — и нет. Кровь поворачивает.

И без того было видно, что камень необыкновенный: точеный, совершенно не похожий ни на какой другой. Я не стал истирать его в порошок. Но к порезам прикладывал — вроде бы помогало.

Втайне я ждал от чертова пальца какой-нибудь неожиданности. И не ошибся.

…Через много лет я приехал в свой родной городок.

Пошел на железнодорожную насыпь. Она оказалась приземистой, замусоренной. Ни одного сколько-нибудь примечательного камня там не было: обломки обычных горных пород, которые попадаются всюду на Русской равнине.

Оставалось только усмехаться, припоминая, сколько тайн я находил прежде в этой груде гравия. А теперь знаю, как рождаются эти камни, из чего они состоят, и могу даже догадаться об их судьбе.

А вот и мой старый знакомый. Впрочем, никакой он не чертов палец. Обычная окаменелость, раковина-скелет древнего животного — белемнита.

Камень лежал у меня на ладони…

Вдруг я почувствовал, как он чуть заметно вздрогнул.

Он начал медленно изменяться. Из коричневого стал розовато-серым. На нем появилась тонкая, щекочущая ладонь кожица. Она утолщалась, шершавилась. Сквозь нее голубоватыми ветвями проглянули кровеносные сосуды.

Камень обволакивался живой плотью. Я ощущал легонькие упругие толчки.

У заостренного его конца выросли два полукруглых плавника, а на противоположном — появился как бы бутон цветка. Из него вытянулись щупальца — тугие и тонкие, как листья столетника.

Щупальца лениво шевелились. Бутон то чуточку набухал, то опадал. На нем поблескивали два черных глаза. Они наблюдали за мной.

Настоящий белемнит! Влажный и живой. И не бутон, а голова; не лепестки, а четыре пары хищных рук. Недаром он относится к головоногим моллюскам!

Белемнит был блестящим и скользким, как маринованный гриб. От него пахло йодом и тиной. На одном щупальце обрывком зеленой нитки висела водоросль.

Что случилось? Впереди расстилалось море. Я стоял на песчаной отмели. Вокруг было пусто.

Грязно-зеленые волны лениво подкатывались к моим ногам, шуршали, перебирая гравий, распластывались и пропадали. Их впитывал песок. Оставались только маленькие лужи — как зеркальца. В них синело небо.

Белемнит вдруг упруго, как резиновый, сжался, распрямился и юркнул с моей ладони. Он шлепнулся в лужу, расплескивая воду.

Накатывалась новая волна. Я поспешил схватить свою добычу. Но ловкое существо резко и разом взмахнуло своими щупальцами. Оно было похоже на стартующую ракету. Из него выкатился клуб черной жидкости. Еще толчок! По луже, как дым, расплылось черное пятно.

Я наудачу схватил первое, что подвернулось под руку. Встал. Разжал ладонь.

…Я стоял возле железнодорожной насыпи.

Камень лежал у меня на ладони — коричневый, гладкий, холодный. Маленькое объяснимое чудо.

Он только что перенес меня на сто пятьдесят миллионов лет в прошлое, на берег моря.

На моих глазах он ожил, и ожило море, и ожило для меня то далекое время, которое геологи называют юрским периодом.

Воображение и знание открыли мне чудесную возможность путешествовать в прошлое и видеть то, чего многие люди не замечают.

Четыре маршрута в прошлое

Мы отправляемся в геологическое прошлое. Словно километровые столбы проносятся мимо миллионы лет. Из них складываются сотни миллионов лет, миллиарды, и дорога в прошлое после трех с половиной миллиардов лет делается недоступной взгляду геолога, словно окутываясь туманом. Не дошло до нас никаких более или менее убедительных геологических документов (горных пород, минералов, следов каких-либо процессов), по которым можно судить о той эпохе. Только астрономы, космологи и философы пытаются восстановить и вообразить самые далекие дали времени, наблюдая свет и движение звезд, густой и невидимый глазу поток космических излучений и многие другие приметы, по которым можно узнать о жизни Вселенной сегодня и в прошлые времена.

Вся геологическая история Земли делится на пять эр. Самая удаленная от нас архейская — древнейшая — тянется более полутора миллиардов лет. За ней следует «эра первой жизни» — протерозойская («протерос» по-гречески — «первый», а «зоо» — «жизнь»). Продолжительность ее — тысяча триста миллионов лет. Следующая — палеозойская — эра («палеос» — «древний») длилась немногим менее трехсот пятидесяти миллионов лет. Мезозойская эра («мезос» — «средний») еще короче — около ста тридцати миллионов лет, а кайнозойская эра («кайнос» — «новая») продолжается до наших дней (шестьдесят миллионов лет).

В свою очередь эры разделяются на более короткие отрезки времени — периоды, а периоды делятся на эпохи. Это напоминает привычное нам разделение годов на месяцы, дни, часы, секунды…

Ежегодно мы наблюдаем смену времен года, и каждый день, каждый час и минута имеют примерно одну и ту же длительность. Но геологическое время неповторимо, и каждая эра, каждый период и эпоха имеют свои особенности. Потому что за долгую историю планеты живые существа непременно изменялись, как меняемся мы сами каждый день и каждую секунду.

Менялся и весь облик нашей планеты: там, где ныне возвышаются горы, некогда расстилались моря, а на территории нынешних морей бывала суша. Моря словно перемещались с места на место, а горы вздымались и рассыпались в прах, словно