Бабушка страдала от астмы, на нее часто нападали приступы кашля. Когда я приходил из школы или еще откуда-нибудь домой, она, выгнув спину, просила меня: «Мабо, потри-ка ты мне спинку». И я несколько минут гладил и растирал тщедушную старушечью спину. А она всегда говорила мне: «Ты – добрый мальчик. Ты не будь таким, как твой отец. Я понять не могу, почему ваша мама сделала такую ошибку, выйдя за него».

Я понимал, почему она говорила «ошибка». Семью Исикава все уважали, эта фамилия была известна в округе с незапамятных времен. В Мидзонокути было много Исикава. Они и остальная часть местных жителей сформировали сплоченное сообщество. Мой дедушка, Сёукити, умер еще до моего рождения, но мне всегда рассказывали, каким хорошим и добрым человеком он был, как заботился о семье и других людях в округе. Он отдал мою мать в среднюю школу для девочек и убедил обучиться шитью. Хотя семью нельзя было назвать богатой, дед Сёукити изо всех сил старался дать своим детям хоть какое-то образование.

Моя мать была женщиной с характером. У нее было овальное, по-своему красивое лицо. У моего отца, с другой стороны, были острые, как бритва глаза, хорошо сложенное тело и мускулистые плечи. Не знаю, что моя мать в нем нашла – вероятно, ее прельстили присущие ему уверенность, решительность и инстинкт выживания. Я точно знаю, что вся округа была в шоке, когда они поженились. За глаза люди прозвали их «красавицей и чудищем» и никак не могли уразуметь, почему она вышла замуж за такого ужасного человека.

Моя бабушка однажды сказала мне: «Корейцы – варвары». Я очень ее любил, но меня ее слова рассердили. Хотя я чувствовал себя японцем – и был убежден, что я японец, – я хоть и наполовину, но был корейцем, и бабушка это знала отлично. Старшие братья матери, Сиро и Тацукити, иногда тоже высказывались в подобном духе. Их призвали на службу в японскую армию в Маньчжурии, и оба всегда описывали корейцев как грязных побирушек без гроша за душой, как стадо обезьян. Правда, в присутствии моего отца никто не решался сказать такое. Но если его вблизи не было, Сиро всегда повторял: «Миёко должна развестись с ним и как можно скорее. Корейцы – гнилые насквозь». И хотя мне было очень не по душе слышать подобные вещи, я не мог не согласиться с ними. Я питал сильнейшее отвращение к отцу, уж он-то вполне соответствовал мерзкой репутации корейцев и, избивая мать, каждый раз подтверждал эту репутацию. Ведь все происходило на наших глазах – день за днем он изводил мать, пугал сестер, так с чего моей бабушке любить корейцев?

Мой отец имел привычку с важным видом расхаживать по округе в компании человек 20–30 других корейцев. Он был одним из вожаков корейской общины и запросто мог отлупить любого японца, который пришелся бы ему не по душе. Причем ему было не важно, кто этот японец – обычный человек, полицейский или даже офицер военной полиции. Он был готов ввязаться в драку с любым. Корейцы видели в нем заступника, а местные японцы боялись его до полусмерти.

Отец всегда поступал так, как ему хотелось. После Второй мировой войны они с друзьями открыли на одной из улиц полуподпольный ларек, где приторговывали дефицитными в то время товарами – консервами, произведенными на военной фабрике, где мой отец раньше работал, сахаром, мукой, печеньем, одеждой и всем, что удалось тайком прикупить у американских солдат. Однажды мой папашка вместе с дружками устроили крупную драку с американскими солдатами из-за товаров. Дурная слава закрепилась за ним неспроста.

Но что иного ему оставалось? После поражения Японии во Второй мировой войне осталось 2,4 миллиона корейцев, которые там застряли. Они не были ни победителями, ни побежденными, и идти им было некуда. Их просто бросили на произвол судьбы. Отчаявшись, не видя иного способа зарабатывать на жизнь, они нападали на грузовики с провиантом для японской императорской армии, а краденое сбывали на черном рынке. Даже у тех, кто никогда не был жестоким прежде, не оставалось иного выбора, как только превратиться в преступников.

Странным образом все это беззаконие на самом деле даровало свободу этим людям. Во время войны у них существовало лишь два одинаково безнадежных выхода: либо стать солдатами армии врага, либо рабочими военных заводов, где царили рабские условия. Солдат отправляли на фронт в качестве пушечного мяса. Рабочие ишачили до полного изнеможения – или до смерти – у станков или на угольных шахтах. Так что жизнь преступника была истинным освобождением.

В какой-то момент мой отец вступил во «Всеобщую Ассоциацию корейских граждан в Японии» (позднее ставшую известной под названием «Чхонрён») – одну из двух организаций корейской диаспоры в Японии (другая организация называлась «Союзом корейских граждан в Японии», «Миндан» (далее автор утверждает, что это два названия одной и той же организации – сначала «Чхонрён», а потом «Миндан», но он ошибается. Скорее всего, он просто перепутал их, но в дальнейшем в его рассказе речь идет исключительно о функционерах «Миндана», хотя, похоже, описывает он при этом все же именно чхонрёновцев. – Прим. ред.). Ассоциация провозглашала приверженность принципам дружбы между японским и корейским народами и стремилась помочь корейцам зажить стабильной, нормальной жизнью в Японии. Но все было не так просто, хоть и звучало красиво. Еще с довоенных времен многие корейцы со статусом «постоянного жителя» в Японии питали уважение к коммунистической партии. Политика компартии была антиимпериалистической, кроме того, она выступала за права постоянно проживавших в Японии корейцев. После войны и вскоре после учреждения Ассоциации известный коммунист по имени Ким Чхонхэ был выпущен из тюрьмы наряду с несколькими другими коммунистами. Эти люди, будучи в тюрьме, категорически отказались изменить взгляды. После освобождения они заняли ведущие посты в Ассоциации, которая, естественно, изрядно полевела. Но основной идеей отца в то время был отнюдь не социализм – ему до социализма не было никакого дела. Самым важным для него был национализм.

С моей точки зрения, не было особого различия между социалистическим движением, националистическим движением и жестокими разборками на черном рынке. Социалисты, националисты и рыночные громилы – все они были похожи друг на друга. У каждого была своя «японская биография», и все они были неимущими. Они просто стремились обеспечить себе право на существование. А это означало борьбу за власть.

В Ассоциации мой отец был известен под кличкой «Тигр». Неудивительно. У него был свой «спецназ» – преданное ему уличное хулиганье, группа молодых людей, собиравшихся где-нибудь у захудалых лавчонок, разводивших в жаровнях огонь и весь день лакавших дешевое спиртное. Не знаю, обсуждали ли они проблемы черного рынка или же просто ждали, когда их позовут на очередные разборки, но в тот момент, когда в них возникала необходимость, они появлялись мгновенно.

В конце концов расчеты моего отца рухнули. «Всеобщая Ассоциация корейских жителей» была причислена к террористическим группам и была расформирована в 1949 году (в 1955 году возобновила свое существование – уже под контролем спецслужб КНДР. – Прим. ред.). Многие члены Ассоциации попытались перейти в «Миндан», но времена изменились. К тому времени власти восстановили общественный порядок, и надобность в людях, подобных моему отцу, то есть, в драчливых и необразованных уличных бойцах, – просто-напросто отпала. Союзу потребовались квалифицированные управленцы, администраторы, люди образованные, а мой отец даже читал с трудом. И я часто спрашиваю себя, может быть, именно то, что его отказались принять в «Миндан», в конечном счете и заставило его поверить всем этим обещаниям о райской жизни в Северной Корее?..