— Дорогая, — нежно произнес он, прикоснувшись пальцем к ее остренькому подбородку, — что же мне делать? Мой отец умирает, и я обязан быть рядом с ним. Более того, мне придется взять на себя управление владениями Рэнноков.

На лице Сесили появилось упрямое, напряженное выражение, которое он видел уже не в первый раз.

— Ладно, Эллиот, — сказала она, глядя куда-то в пространство. — В таком случае давай поженимся немедленно. Ты должен воспользоваться влиянием своей семьи, чтобы сегодня же получить специальное разрешение[1].

Эллиот застыл на месте от неожиданности.

— Сегодня же? Милая, ты сошла с ума! Твой дядюшка никогда не согласится!

Сесили покачала головой, и улыбка пробежала по ее губам.

— Ах, Эллиот, откуда тебе знать, что хочет дядюшка? Он мечтает как можно скорее выдать меня замуж, а я заявила, что ни за кого, кроме тебя, не выйду. Уверена, что он даже пожелает нам счастья.

— Думаю, ты ошибаешься, любовь моя. У моей матушки, например, случился бы апоплексический удар. Сама подумай, что будут говорить о нас люди…

— Все скажут только, что мы безумно влюблены друг в друга.

— Нет, дорогая, — продолжил Эллиот с несвойственной ему твердостью. — Не хочу рисковать, потому что боюсь бросить тень на твое имя. А когда закончится траур, мы устроим грандиозную свадьбу в церкви Святого Георгия. Пусть весь мир знает, что ты достойна всяческого уважения.

Эллиот успел заметить, что слово «уважение» имело для Сесили особую ценность; он не мог не обратить внимания на то, что в некоторых кругах к его любимой относились весьма холодно, хотя и не вполне понимал, в чем тут дело.

Юное сердце Эллиота преисполнилось нежности при воспоминании о том, как улыбнулась Сесили. Как она схватила его за руку, когда он сказал ей, что, как будущая маркиза Рэннок, она сможет смотреть сверху вниз на всех великосветских сплетников, которые ее не жаловали. Да если бы она пожелала, то могла бы вообще прекратить знакомство со значительной частью лондонского общества. Эллиот был почти уверен, что она именно этого и желает, потому что за несколько недель, проведенных в Лондоне, был сыт по горло высокомерием и наглостью его жителей.

Сесили чуть улыбнулась и поднесла его руку к своим полненьким полураскрытым губкам.

— Конечно, ты прав, любовь моя, — сказала она, потом поцеловала его руку и привела его в полное изумление, взяв в ротик один из его пальцев и соблазнительно опустив при этом ресницы. Потом она медленно, очень медленно, вынула изо рта его палец и прижала его ладонь к своей груди. Тем временем другой рукой она спустила вниз лиф своего платья так, что показались наружу твердые розовые соски на очаровательных белых грудях, одна из которых оказалась как раз под его рукой.

Эллиот шумно втянул воздух и крепко зажмурился. Он еще никогда в жизни не видел, чтобы леди вела себя таким образом. Проститутки — да, но с ними Эллиоту за его недолгую жизнь приходилось встречаться довольно редко. Его родной Эр был весьма скучным городишкой. К тому же его отец, человек строгий и глубоко верующий, не одобрял подобное распутство.

— Прикоснись ко мне, Эллиот, — невнятно бормотала Сесили, проводя его пальцами по затвердевшим соскам, — мне очень стыдно, но я просто не могу ждать…

Эллиот медленно открыл глаза и почти непроизвольно принялся ласкать грудь девушки, как будто его рука принадлежала кому-то другому, какому-то мерзкому распутнику. Он ощутил напряжение в паху, дыхание его участилось, и вообще он почувствовал себя крайне неуверенным в себе. Поэтому он с большим облегчением увидел, как Сесили запрокинула голову и слегка раскрыла рот, явно испытывая удовольствие, полуприкрыла глаза, словно кошка, которую гладят.

«Она действительно любит меня и желает меня, она будет превосходной женой», — думал он.

— О, Эллиот, прошу тебя, только не останавливайся! — Сесили подставила ему полные груди. — Потрогай меня. Здесь. И здесь тоже…

И Эллиот не останавливался, хотя и знал, что, как джентльмен, он должен был бы взять себя в руки. Он прикасался к ней, как она просила. Как-никак они помолвлены. И всего через несколько месяцев Сесили будет его женой. Он имеет полное право ласкать ее, не так ли? Она хочет его, она страстно любит его. Этому следует только радоваться.

Сесили медленно подняла голову, еще больше прищурив зеленые глазки.

— Ах, Эллиот, прошу тебя! Тети и дядюшки нет дома. Пойдем со мной наверх, в спальню. Никто не узнает. Я просто не могу больше ждать.

Поскольку ошеломленный юноша не мог произнести ни слова, хрупкая ручка Сесили скользнула вниз по его жилету, потом опустилась еще ниже, пока Эллиот не охнул, судорожно сглотнув.

Лаская одной рукой собственную грудь, Сесили принялась массировать другой рукой его набухшую плоть, и Эллиот почувствовал, что вот-вот оскандалится прямо на обитом парчой диванчике барона. В это мгновение где-то в глубине дома раздался голос слуги, вернувший Эллиота к реальности. Его пресвитерианское воспитание победило в отчаянной схватке разгулявшуюся чувственность. Он высвободился из рук Сесили и осторожно подтянул вверх лиф ее платья.

— Сесили, дорогая, я не могу взять тебя до свадьбы. Я слишком дорожу тобой.

Сесили, сидевшая на диванчике в напряженной позе, сложив на груди руки, тряхнула черными как смоль локонами и мило надула губки, как всегда приведя тем самым Эллиота в полный восторг. Объятый нежностью, он наклонился и поцеловал ее в аккуратный носик.

— Ждать осталось недолго, малышка, — пообещал Эллиот. Однако его очень удивило, что ее зеленые глазки наполнились слезами и она не на шутку расплакалась.

Восемнадцатилетняя Эванджелина Стоун устало облокотилась на перила, ограждающие палубу шхуны, и огорченно вздохнула, увидев почтово-пассажирское судно, входившее в порт Дувр, чуть обогнав их шхуну. Им здорово не повезло, потому что пакетбот, как обычно, опаздывавший, был битком набит пассажирами. На набережной, словно трудолюбивые муравьи, суетились портовые грузчики. Вдали в ожидании выстроилась вереница транспортных средств — от элегантных ландо до фермерских подвод. Несмотря на бушевавшую на континенте войну, бизнес на удивление процветал. Стоявшая рядом с ней на палубе маленькая Николетта хмыкнула, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Отъезд из оккупированной Фландрии потребовал огромных затрат и был мучителен; дети устали и капризничали.

— Эви, — жалобно поскуливала круглолицая малышка, цепляясь за руку своей старшей сестры. — Мне нужно кое-куда сходить!

Убитый горем отец, стоявший рядом с Эванджелиной, не проронил ни слова. Его густые волосы ерошил морской бриз. Он заметно поседел за последнюю неделю. Казалось, Максвелл Стоун был абсолютно равнодушен к тому, что происходит вокруг него.