который бы мог быть возвращен, если обнародование тайны окажется впоследствии полезным для общества.

з) Что касается оскорблений, нанесенных монарху или парламенту путем печати, то они являются предохранительным клапаном и указателем для общественного мнения, так как если идут от маттоидов, то ничего не изменяют, а если идут от умных и убежденных людей, то оказываются полезными для государства, открывая ненормальности, которые иначе остались бы скрытыми.

За эти оскорбления, следовательно, достаточно было бы назначать штраф, достигающий крупных размеров в тех случаях, когда на суде будет доказано, что оскорбительная статья или заметка была внушена личной ненавистью или вообще низким чувством.

За словесные оскорбления, почти никогда не обусловливаемые душевной испорченностью, достаточно небольшого штрафа в пользу какого-нибудь патриотического дела. В самом деле, если теперь суд за кощунство кажется нам смешным, то таковым же должен казаться и суд за оскорбление монарха или парламента, потому что если они достойны уважения, то останутся достойными его, несмотря ни на какую брань, а если не достойны, то никакие карательные меры и драконовские законы не спасут их от презрения.

и) Религиозные преступления и проступки против обычая в странах варварских (в колониях), если они совершены туземцами или европейцами во вред туземцам, всегда должны быть наказываемы, а в цивилизованных странах – только в таком случае, если влекут за собой иностранное вмешательство или вообще угрожают целости и спокойствию родины.

к) Простые уголовные преступления представителей народа, депутатов, должны быть наказываемы по общим законам, а смешанные – по специальностям.

Парламентские преступления должны быть наказываемы заключением в специальную парламентскую тюрьму, как это делается в армии для преступлений специально военных.

л) Наконец, за косвенные политические преступления, колеблющие самые основы государства, то есть за подделку выборов и за всякие покушения, направленные против свободы, последних следует наказывать штрафом и временным лишением политических прав. Но надо сверх того наказывать и за воздержание от подачи голоса, как это установил Солон; таким путем мы заставим, может быть, участвовать в выборах людей менее развращенных, потому что «от такого участия уклоняются преимущественно люди» наиболее «честные, но апатичные», а штраф их несколько стимулирует.

13) Юридическая компетенция. Нам остается рассмотреть, каким политическим или судебным органом должно быть поручено приложение этой системы наказаний и кто должен прекращать действие кары, когда само преступление перестало быть таковым в сознании общества.

Рассуждая теоретически, раз наказуемость политических преступлений вполне зависит от мнения большинства, то весь народ или по крайней мере его представители и должны бы быть судьями этих преступлений. На практике, однако ж, такая процедура, с одной стороны, для случаев не очень важных является излишней, а с другой, при ее применении оценка политического преступления была бы очень неопределенна и всецело зависела бы от борьбы партий.

Но не надо забывать, что юридическая литература, в большей части случаев консервативная, так как мало сталкивается с политической жизнью, судила бы политические преступления с противоположной господствующей идеям точки зрения, что повело бы к опасным конфликтам.

Поэтому-то мы полагаем, что суд присяжных – в особом пристрастии к которому нас заподозрить нельзя – при рассмотрении дел о политических преступлениях представил бы ту выгоду, что вдохновлялся бы действительной жизнью, при полной независимости от исполнительной власти. Но в данных случаях больше чем где-либо следует требовать, чтобы он представлял достаточные гарантии честности и развития своих членов.

Там, где выбор судей предоставлен всему народу, как в Америке, нет ничего проще, как поручить избрание присяжных тем же выборщикам, которые избирают и судей; там, где выборы двухстепенные, можно поручить это избрание выборщикам первой степени. Но так как суд над политическими преступниками всегда задевает важные политические вопросы, то хорошо бы было, чтобы в выборах приняли участие именно те граждане, которые особенно интересуются этими вопросами.

У нас такая реформа слишком сильно бы пошатнула старые устои юстиции, и потому мы можем ограничиться присяжными, которых для этого специального суда можно бы было выбирать из определенной законом категории граждан, в состав которой и должны войти лица, наиболее интеллигентные и заинтересованные политической жизнью, то есть депутаты, сенаторы, профессора-юристы, члены провинциальных и коммунальных муниципалитетов, президенты и администраторы кооперативных рабочих союзов и прочие.

Таким путем, не вводя насильственно новшеств, которые в силу нарушения естественного мизонеизма приводят часто к противоположным результатам, можно достичь цели, то есть получить трибунал, совершенно независимый как от правительства, так и от партийных страстей, но вполне соответствующий настроению народа.

Оскорбления, нанесенные одним сословием, кастой или племенем другому в среде той же самой нации, должны быть судимы присяжными, принадлежащими к обеим враждующим сторонам, что устранит всякие подозрения.

Суду таких присяжных должны подлежать дела по всем политическим преступлениям, кроме измены министров, которая должна быть судима палатами, так как нужно, чтобы суд в этом случае происходил в той среде, из которой исходит обвинение и которая обладает особой на то компетенцией.

Еще одна реформа кажется нам вполне уместной для репрессии преступлений, вредящих всему народу, и притом таких, на которые суд и правительство могут воздействовать или слишком слабо, или слишком поздно: надо допустить в данных случаях воздействие самого народа.

На это мы тоже имеем исторический опыт, так как видели, что такого рода учреждение существовало в республиканском Риме, причем оно представляло собой могущественное средство для охраны свободных учреждений, так что с отменой его началась эра деспотизма и произвола в политических делах.

Благодаря праву инициативы каждый гражданин мог явиться обвинителем перед судебной властью, но эта обязанность возлагалась главным образом на адвоката слабых.

Обязанность эта являлась не подлым доносом сообщника, за который развращенные законодательства вознаграждают освобождением от наказания, а мужественным гражданским актом призыва к суду врагов государства и его учреждений. Закон требовал от обвинителя, чтобы он гарантировал серьезность обвинения своей личностью и имуществом, играя на суде роль стороны в гражданском процессе.

Если политические партии, вместо того чтобы представлять собой удобную карьеру для личных самолюбий и удобное поле для академических рассуждений, были настоящими авангардами высоких политических идеалов, то они могли при помощи этого средства обличать измену и наказывать насилие.

И это еще не все; всеобщему праву обвинения должно соответствовать, по нашему мнению, право граждан пересматривать политические процессы и отменять наказания, когда изменится взгляд общества на самое преступление.

Но здесь надо быть очень осторожным, то есть надо требовать, чтобы значительное число лиц засвидетельствовало, что взгляд большинства на преступление действительно изменился. Без этого простой каприз небольшого количества единомышленников мог бы если не прерывать отправление правосудия, то значительно мешать ему, возбуждая беспрестанные волнения.

Там, где, как, например, в