— Да, Отец. — Он медленно кивнул.

Я повернулся к Джали:

— Я могу вернуть нас обратно или, по крайней мере, думаю, что смогу. Если я это сделаю, ты станешь тем, кем была. Ты хочешь, чтобы я сделал это прямо сейчас?

— Нет!

— Тогда следи за своим язычком и надень одежду, когда сможешь ее найти.

Орев проплыл над нашими головами, словно миниатюрный воздушный корабль:

— Болш мокр!

— Он совершенно прав. — Джали указала рукой, и я увидел впереди мерцание воды.

Это была могучая река, самая большая из всех, что я когда-либо видел, такая большая, что дальний берег был почти невидим. Широкая разрушенная дорога из темного камня бежала рядом с водой, которая местами перехлестывала через каменные края, делая большие темные блоки брусчатки скользкими и грязными; это напомнило мне канализацию на Зеленой. Ведомые Оревом, мы пошли по этой древней дороге, двигаясь вверх по течению, насколько я мог судить, время от времени огибая широкие провалы в потрескавшейся, изрытой колеями мостовой.

— Если бы мы вернулись, то могли бы отвезти Дуко к врачу в Бланко, не так ли? — взволнованно спросил Шкура.

— Нет! — Джали схватила его за руку. — Пожалуйста, Куойо. Подумай обо мне.

— Он старается этого не делать, — сказал я ей, — но считает свои усилия тщетными. Мы и в самом деле могли бы отвезти Дуко Ригоглио к врачу в Бланко, Шкура, — однодневная поездка для хорошо сидящего на лошади человека. Как ты думаешь, если мы вернемся на Синюю, он все еще будет ранен? Он сможет показать врачу ножевую рану?

Он удивленно взглянул на меня, потом отвел глаза.

— Мы здесь духи. Смотри. — Я протянул руку и появился мой меч с черным клинком; он плавал перед нами, пока я не дотянулся и не схватил его — и почувствовал, как он схватил меня в ответ. — Мой посох остался на Синей, — сказал я Джали, — так что, возможно, лучше иметь что-то другое.

Шкура повесил на плечо карабин, с которым охранял наших пленников, и тронул меня за руку:

— Если ты можешь это сделать, Отец, разве ты не можешь исцелить Дуко?

— Сомневаюсь, но я попытаюсь.

Ригоглио, должно быть, услышал нас; я видел, как он оглянулся на нас — к тому времени он уже шел, обняв своих друзей за плечи, — и в его глазах плескалась боль.

— Ты бы хотел, чтобы он вернулся на Синюю, — спросил я у Шкуры, — имея внутри себя раненый и истекающий кровью дух, невидимый для нас и которому мы не сможем помочь? Вот что случилось с некоторыми наемниками, которые сражались за меня в Городе инхуми.

— Я ничего не понимаю, Отец.

— Очень может быть, что никто не понимает. — Я заговорил еще тише. — Я хотел отвезти нас на Зеленую, где живет Сухожилие. Я хотел снова увидеть его, как и сейчас, и хотел, чтобы все — особенно ты и Дуко Сфидо, а также Мора и Эко, появившиеся по воле провидения, — увидели, что такое настоящее зло, чтобы вы могли понять, почему мы на Синей должны объединиться в братство, прежде чем наш собственный виток станет тем, чем уже является Зеленая.

Я замолчал, заставив себя подумать о том, что сам только что сказал.

Пока я сидел здесь и размышлял, как начать следующую часть моего отчета, Шкура и Джали вошли вместе. Я попросил их подвести итог тому, что мы видели и сделали.

— Я узнала, почему женщины плачут, — сказала Джали, а Шкура добавил: — Мы отвезли Дуко умирать домой.

Я не мог бы сделать лучше, и, честно говоря, большинство моих идей были хуже. «Мы побывали на холме с разрушенными посадочными аппаратами» — пожалуй, самая лучшая из них, но она меня не удовлетворила.

Отнюдь нет.

Чтобы узнать их мнение, мне пришлось объяснить, что я делаю, и показать свою рукопись — на сегодняшний день больше шестисот листов, причем обе стороны каждого листа исписаны почерком настолько мелким, насколько перья Орева и я можем это сделать.

— Птиц помочь! — гордо сообщил он Шкуре. — Помочь Шелк! — И я объяснил, что он дарит мне любые крупные перья, которые случайно выпадают у него из крыльев и хвоста.

— У меня был для него насест в моей спальне в Гаоне, и, так как он оставил меня почти на год, я завел привычку пользоваться его перьями, которые подобрал с пола. Видишь ли, я скучал по нему и не хотел, чтобы женщины, которые приходили подметать, вытирать пыль и так далее, выбросили их. Я держал их в своем пенале, потому что никто не был бы настолько глуп, чтобы выбросить перья из пенала, даже если бы он лежал открытым.

— Конечно, — ответил Шкура.

— После этого мне показалось разумным заострить их своим маленьким ножичком, что я и сделал, ломая голову над одним из юридических вопросов, которые мне предстояло решить. А потом... — я замолчал, слишком поздно.

— Неужели ты смутился из-за меня? — спросила Джали. — Это правда, что я не умею читать и писать, но я этого не слишком стыжусь. Если захочешь унизить меня, попроси приготовить еду.

— Нет, просто то, что я собирался сказать дальше, прозвучит очень высокомерно. Мать Шкуры и я написали отчет о жизни патеры Шелка — вплоть до того момента, как мы расстались с ним. И мне казалось, что, составляя отчет о своих поисках Шелка — а именно этим я здесь и занимаюсь, или, во всяком случае, мне нравится говорить себе, что я занимаюсь, — я продолжаю тот отчет. Поэтому я начал с письма из Паджароку и рассказал о встрече с некоторыми важными людьми из нашего города, о необходимости новых сортов кукурузы и так далее. Кстати, я принес немного семян из Витка и собрал еще больше в Гаоне.

Так что, Шкура, нам на самом деле нужен не способ вернуться в Виток, а более эффективные способы обмена товарами и информацией между собой. Если бы все города здесь, на Синей, поделили между собой растения и животных, которых они привезли на своих спускаемых аппаратах, многое из расхищенного за триста лет можно было бы восстановить.

— Неужели люди наверху, в Витке длинного солнца, все это время спускались в те туннели, о которых говорила мама? — спросил Шкура. — А ты откуда знаешь?

— Я не знаю. Я знаю только то, что прошло около трехсот лет с тех пор, как Виток покинул виток Короткого солнца. На самом деле чуть больше трехсот пятидесяти — триста пятьдесят пять или что-то в этом роде. Я довольно небрежно предположил, что грабеж аппаратов начался сразу же после начала путешествия, что на самом деле маловероятно.

Шкура почесал ухо:

— Если это было триста лет назад или около того…

— Да?..

— Я подумал о старом доме Дуко. Где я стрелял в человека, который нанес ему удар ножом?

— Омофага[106], — подсказала Джали. — Так его назвал тот первый человек, которого мы встретили у реки.