Общество Советского Союза называло себя демократией, и Западная Европа называла свои государства демократиями, народные депутаты присутствовали и тут и там, и со всей очевидностью одновременно существовали социалистическая и капиталистическая демократии. Корпоративное государство Салазара и Муссолини, демократический централизм Советского Союза, национал-социализм Германии, капиталистический порядок Америки – это различные формы народовластия, и варианты управления разнятся в зависимости от культур и обычаев народа. Именно потому, что типы народного сознания различны, формы народовластия ужиться друг с другом не могли, – и культурные составляющие выступили на сцену более очевидно, нежели при монархиях. В течение века шла война между различными формами народовластия, за то, чтобы в конце концов был совершен окончательный выбор – надо было установить оптимальный способ управления свободными людьми. Разумеется, существовали методы управления этими формами народовластия, и требовалось найти наиболее эффективный способ командования теми, кто считает себя независимым. Шла война между демократиями, иными словами: шла долгая война между различными формами номинального равенства – ради повсеместного установления лучшей формы неравенства.

Люди внимательные спорили с данным утверждением; они ссылались на фактор многопартийности, на позитивные законы, на независимый суд – отличающий хорошее народовластие от плохого. Однако выходило так, что хорошие законы народовластия напрямую зависели от плохих законов, которые обосновывали насилие, и народовластие выживало благодаря скрытой власти элиты. И даже те, кто видел существенную разницу между диктаторами и сменяемыми президентами, заметили, что неравенство пришло в сытую законную Европу, пришло опять.

И люди спрашивали друг друга: почему старики роются в помойках, а банкиры катаются на яхтах? Ведь старики работали, а банкиры просто хранили деньги, которые зарабатывали эти старики. Разве такое неравенство честно?

Таким людям надо было снова показать, что выбирают они не между справедливостью и обманом, но между революцией и войной.

Задача проста: среди многих неравенств надо отыскать такое неравенство, которое убедит свободных людей в своей разумной необходимости и будет выбрано ими как наилучшая форма общежития. Искать проще всего на войне, потому что война наиболее эффективно уничтожает мысли о равенстве и отменяет попытки революций.

Выражение Гёте «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой» и выражение Гитлера «кто в этом мире не желает принять участие в драке, тот не заслуживает права на жизнь» – схожи до неразличимости. Да, это сказали весьма разные люди, и один из них был гуманист, а другой – палач, но цивилизация запуталась. Цивилизация Запада сделала все, чтобы война была бесконечной, а неравенство называлось равенством.

Следователь читает письмо Соломона Рихтера, написанное Фридриху Холину из Бутырской тюрьмы. Письмо в Астрадамский проезд доставил вор Ранкей, письмо сохранили среди фотографий.

…Тюрьму эту проектировал архитектор Казаков, и, если задуматься, в здании сохранен порядок классицизма, хотя внутри очень грязно. Всему отведено надлежащее место, и вот нам, заключенным, тоже придумано соответствующее помещение. Вместе со мной на фронте служил архитектор Казанцев – мы много с ним спорили о том, что классицизм несет в себе модель неравенства, сколь бы гармоничен этот стиль ни был. Возможно, что именно античная гармония (как мы привыкли понимать ее) содержит в себе принцип неравенства. Не эту ли гармонию ищет постоянно человечество? Любопытно, какие дома в будущем будет строить архитектор Казанцев и кто будет его заказчиком.

Когда ты писал свой донос, Фридрих, ты, очевидно, хотел причинить мне боль, и не сомневайся, тебе это удалось. Я также уверен, что ты нашел понимание у своих сегодняшних знакомых, объясняя им причину этого доноса – ведь всякий донос пишется из соображений адекватного кружку поведения, то есть опять-таки из потребности в классической гармонии.

Результат тобой достигнут, боли здесь много, Фридрих.

Но помимо горя, Фридрих, я испытал в этих стенах чувство счастья – оно возникло у меня от ощущения равенства в беде. Равенство – чувство скорее неестественное: нам привычно кому-то приказывать и кому-то повиноваться. Равенство – состояние крайне редкое, возникающее в момент сильной любви, в отношениях отца и сына или в утопиях. Собственно говоря, про равенство мы много слышали, но переживали это чувство крайне редко. Удивительно то, что я переживаю это состояние равенства здесь – и переживаю его как награду. Я осознал равенство с другими в большей степени здесь, чем даже на фронте. Дело в том, что на фронте, во время боя, солдат подчас испытывает упоение победы и торжества над павшим. Я сам испытал это чувство два раза, когда уничтожил самолет врага. Это была победа в поединке, но равенства на войне не бывает никогда – даже самый честный поединок сводит ловкого и неловкого, смелого и робкого, опытного и менее опытного. Война – это всегда неравенство, Фридрих, даже если ты воюешь за справедливость и равенство.

А здесь, в общей камере, я пережил то захватывающее чувство, о котором писал мой любимый поэт Маяковский, я стал частью общей боли, когда общие даже слезы из глаз. Прежде я не понимал этого образа, сегодня понимаю. Моя жизнь стала минутой в общей судьбе. И я этому рад.

Иногда критики коммунизма говорят, что равенство при коммунизме – есть равенство нищих. Это суждение, кажется, высказывал популярный британский политик Черчилль. Сегодня я не стану спорить с этим утверждением. Пусть так. И равенства нищих я не отвергаю. Думаю, что человеческая душа закаляется именно через равенство в нищете, через равенство в горе, в отказе от достатка. Привилегии не нужны никакие, однажды это нужно понять, пусть даже такой ценой. Именно этому учил Иисус. Значит, мне мало было войны, если пришлось еще видеть и это.

Я хочу, чтобы ты знал, Фридрих, во мне нет злобы к тебе. Только жалость.

Я оказался в таком месте, где легко утратить веру в коммунизм. Здесь нет справедливости. И мне здесь страшно. Но веры в общее дело я не утратил.

Здесь нет никакой иной справедливости, кроме одной – мы здесь едины в боли. И выше этой справедливости не бывает. Я продолжаю верить, что главным достижением человеческой мысли является мысль о равенстве. Главная мысль, которую придумали люди, состоит в том, что надо разделить боль соседа.

В той мере, в какой коммунизм воспринял это у христианства, это учение мне дорого – а иного коммунизма я не желаю знать.

Видишь ли, Фридрих, твой донос помог мне найти себя. Я, разумеется, не космополит. У меня есть Родина, Советский Союз, и есть национальность – я еврей. И я наконец понял, что такое еврейство. Меня научили Гитлер и ты. И тюрьма. И Сталин. Вы все связали еврейство с революцией. И это правильно: евреи – нация революционеров. Самым важным в понимании еврейства для меня стал Новый Завет – переосмысление избранничества. Избранник тот, кто делит себя с другими. Это и есть подлинная революция – отказ от первенства. Я еврей только в этом, высшем смысле, – в том, что я един со всеми нациями. Это и есть настоящая победа.