— Погоди… Орать-то погоди…

Девочка смотрела.

Большая Фа приговаривала и шептала, обращаясь попеременно то к Раваре, то к ребенку; мать Вики придерживала роженице голову, а служанка стояла наготове, подавая Фа некие страшные, прокаленные на огне инструменты. Девочка смотрела, мокрая от пота, забывшая дышать; по команде Фа мать Вики подалась вперед, нажимая локтем Раваре на живот:

— Ну, доченька! Ну немножко! Работай, ну!..

Девочка пошатнулась, и, чтобы не упасть, ухватилась за стену. Равара глухо взвыла.

— Здрасте, — вдруг ласково сказала Фа.

Девочка подалась вперед.

На руках повитухи лежало красное, мокрое, с трубочкой пуповины создание; миг — и оно завопило, тонко и взахлеб. Равара последний раз напряглась, выпуская из себя еще что-то — девочка не разглядела.

Сразу всем нашлась работа. Девочке сунули в руки кувшин с теплой водой и велели поливать; она потрясенно смотрела на человекообразное создание, на вопящего червячка со слипшимися на макушке волосиками, болтающимся обрезком пуповины и сморщенным багровым личиком; потом она поняла вдруг, что это мальчик. Мальчик, самый настоящий мальчик, такой же, как Вики, как Йар, он вырастет и сделается мужчиной…

Фа, склонившись, что-то ласково объясняла Раваре; мать Вики, скорчившись, сидела у изголовья:

— Ай, Фа… Ай, святые духи, что ж мне тебе сделать… Чем отблагодарить… Ногами ведь шел, думала, не разродится…

Служанка скалила зубы, споро заворачивая младенца в приготовленные пеленки:

— А здоровый. А тяжелый. Что вы там говорили-то…

Девочка молчала.

Потом комната как-то сразу заполнилась людьми; Равара слабо улыбалась, Кааран плакал, размазывая слезы по лицу, и все норовил выхватить младенца у прогоняющей его служанки; на затылок девочке опустилась жесткая ладонь:

— Молодец.

Он подняла голову; Большая Фа смотрела без насмешки:

— Не струсила. Побелела только, а так — ничего… Ничего страшного в этом нет. Закон таков… Я вот пятерых родила, да ни один до своих детей не дожил. Может, хоть Раварина парня судьба сбережет…

Все дети так родятся; девочка вспомнила кровавое поле из своих кошмаров. Горы мертвых, изувеченных мужчин; каждого из них рожала женщина. Рожала вот так, как Равара; если бы они только знали…

Она всхлипнула. Рука Большой Фа ласково, ободряюще потрепала ее по загривку.

* * *

По вечерам Игару казалось, что его ноги сносились, истерлись до самых колен. Его дорога в который раз началась сначала; он шел, будто муравей по яблоку — такой бесконечной казалась провинция Ррок. Такой безнадежно бесконечной; ленты рек, лоскутное одеяло полей, теперь еще предгорья, зеленые вершины, поросшие лесом, как медведь — шерстью. Острые камни — враги прохудившимся башмакам; местные жители носят башмаки за спиной на палке, берегут драгоценную обувь и смело ступают по камням босыми мозолистыми ножищами, которые жестче этого самого камня…

И каждый, первый же встречный путник знает, в какой стороне Пещера. Знает — но вовсе не обязательно скажет, а, скорее всего, насупится, подозрительно сверкнет глазами, плюнет под ноги и молча продолжает свой путь…

В предгорном городе Важнице живут лучшие в провинции резчики по камню. Лес и камень — вот чем здесь промышляют, и от нелегкой жизни лица здешних жителей кажутся деревянными, а души — каменными…

А туда, где Пещера, никто не ходит. Только вот у Игара нет другого выхода.

Дабат.

Пещера оказалась на самом деле переплетением многих пещер — вода, струившаяся здесь веками, промыла в теле горы обширные, неправильной формы пустоты; на единственной дороге, соединяющий Пещеру с остальным миром, денно и нощно дежурил сторожевой пост. Жалование солдатам шло из общинной казны — поселок Утка тяготился страшным соседством. Поселок не в состоянии был ни Пещеру убрать куда подальше, ни самому убраться подобру-поздорову — а потому просто платил солдатам. Дорого платил, чтоб ни крыса не могла проскользнуть мимо поста, разве что в специальной закрытой и осмоленной повозке, сопровождаемая на почтительном расстоянии судьей и врачом из города Дневера, славящегося ремеслами…

Вот уже несколько часов Игар лежал, не смея поднять головы.

Часовые не дремали; минутное ротозейство на этом рубеже могло обойтись слишком дорого. Известно ведь, что узники Пещеры спят и видят, как бы побольше здоровых, вольных людей утянуть за собой в свою смрадную могилу. Известно, что и среди этих самых здоровых находятся порой безумцы, желающие проникнуть в стан болезни и разыскать среди обреченных отца или сестру, жену или сына…

Игар шел в Пещеру за женщиной по имени Тиар.

Косая старуха, жившая в крайнем от дороги доме, хранила множество тайн. Она одна осмеливалась приближаться к осмоленной карете, в очередной раз везущей жертву болезни к месту заточения и неминуемой смерти; она одна не боялась заразы и потому хранила не только имена узников, но и некоторые мелкие памятные вещи, которые можно просунуть в неширокую щель.

Старуха взяла с Игара три золотых монеты и сообщила, что кольцо с зеленым камушком когда-то принадлежало женщине по имени Тиар — так, во всяком случае, это имя расслышала старуха. Женщина выбросила кольцо, чтобы оно послужило знаком разыскивающим ее родичам; Игару безделушка не сказала ничего. Он определил лишь, что у носившей его женщины были тонкие пальцы.

Теперь он лежал в кустах, не осмеливаясь пошевелиться; в кольцо с зеленым камушком продета была бечевка, и Игар постоянно чувствовал, как она натирает шею.

Стражей было три; сейчас один из них озирал окрестности с каменного гребня, служившего как бы границей между миром живых и миром Пещеры. Стражник стоял, картинно облокотившись на копье, и на фоне закатного неба казался статуей из позеленевшей меди; другой складывал небольшой походный костерок, а третий, что-то меланхолически жуя, внимательно разглядывал тот самый кустарник, в котором как раз и притаился Игар.

— Ночка зябкая будет, — сообщил тот, что возился с костром. Стоящий на гребне ничего не ответил; жующий нехотя оторвал взгляд от Игарова убежища:

— Ну.

За все время, проведенное Игаром в укрытии, он ничего, кроме «ну», выговорить не сподобился.

— А Федула родила, — снова сообщил костровой. Стоящий на гребне медленно повернул голову:

— От тебя?

— А кто его знает, — костровой, кажется, обрадовался, что с ним поддержали разговор. — Кто их, этих баб…

Жующий смачно сплюнул:

— Н-ну…

Снова зависла тишина; Игар чувствовал, как муравей, забравшийся в штанину, ползет вверх по ноге, как острый камень впивается в живот и как тарабанит, желая выбраться из груди, его собственное сердце; больше всего неудобств доставляли комары, надсадно звенящие, жрущие, жрущие, жрущие…