Она постаралась поскорее закончить разговор, прервав его.

– Вы боитесь, что Господь неверно рассудит ваш поединок, Рыцарь? Знайте же, я буду молиться за победу справедливости, на чьей бы стороне она ни была.

Она едва закончила говорить, как с губ его сорвался глубокий вздох:

– Донна Анна!

Он шагнул к ней навстречу, и она испуганно попятилась от него прочь.

– Вы боитесь меня… – разочарованно произнес он. Донна уже не знала, что и думать. Она опасалась его, переживала за де ла Марша и все же хотела, чтобы они оба были невиновны.

– Не знаю… – пробормотала она устало, – я же вас совсем не знаю…

– Вы знаете меня, лучше, чем кто-либо другой на этом свете… – хрипло произнес Рыцарь.

– Я не знаю вас, – с горечью повторила она. – Вы всегда были скрыты от меня… под маской…

Воцарилась пауза, Рыцарь вдруг шагнул к ней и молча задул свечу, что она держала в руке, испуганно освещая его кожаную маску на лице, никогда ничего не выражавшую. В темноте, пока еще была видна тонкая струйка дыма, он услышал ее испуганное дыхание. По движению Анна поняла, что Рыцарь снял с лица кожаную маску, но не могла рассмотреть его лица, потому что было очень темно. Он шагнул к ней навстречу вновь, оставив свою маску на столе, она попятилась и прижалась к холодной стене рядом с альковом кровати.

«Господи! – в страхе подумала она, – уж не хочет ли он убить меня?»

Он подошел к ней вплотную и наклонился к лицу, она быстро и отрывисто дышала, готовая закричать, если он прикоснется к ней. И он коснулся, но не руками, а прижался губами к ее полураскрытым губам. От неожиданности она замерла, удивленно глядя на него в темноте и ничего не видя, кроме силуэта, склонившегося над ней. Его губы были необыкновенно горячими и обжигали, а она так замерзла в ночной рубашке! Тут она почувствовала его руки на своих плечах: он прижимал ее к себе ближе, согревая и целуя все сильнее, увереннее, подчиняя себе испуганную и упрямую донну, дрожавшую от холода. Тонкая белая рубашка совсем не ощущалась между его руками и телом, и ей казалось, что она совершенно обнажена. Ее голова чуть запрокинулась, подчиняясь ему, глаза закрылись, послышалось падение свечи, которую она все держала в своих руках, и руки легли ему на плечи; потом она запустила пальцы в его мягкие волосы.

Безумие ночи, когда стираются границы между временем и людьми, овладело ими, и они совсем забыли, кто они, ощущая только друг друга в бесконечном мраке. Весь мир, казалось, состоял только из тьмы и двух тел, жадно прильнувших друг к другу.

Она умирала от сладкой, невыносимой неги и вполузабытьи послушно раскрыла губы, и он не мог оторваться от нее. Насытиться ею было невозможно. Она была его дыханием, его сердцем, его болью.

Он ласково подхватил ее на руки и принялся укачивать, словно дитя. Она скользнула пальцами по его лицу, погладила его высокий лоб, потом тонкий нос, глаза, губы, и он снова поцеловал ее, прежде чем положить на постель. Донне Анне казалось, что она падает с огромной высоты, но падение не пугало ее, а, напротив, привлекало. Она была готова разбиться, но насладиться головокружительным полетом внезапно нахлынувшей на нее страсти. Но Рыцарь, уложив ее в постель, укрыл ее заботливо одеялом, и она с огорчением поняла, что полет откладывается, и даже засмеялась про себя над своей глупостью. Он опустился на колено возле ее изголовья и погладил нежно ее щеку.

– Спокойной ночи, моя маленькая донна, – услышала в темноте его ласковый шепот.

– Прощайте, Рыцарь без лица, – ее пальцы слегка коснулись его подбородка и горячих губ, он схватил ее руку и вдруг прижался к ней лицом, словно страшась, что касается ее в последний раз. А она, пока его щеки касались ее ладоней, думала о том, что кожа ровная и не похоже, чтобы его лицо было исполосовано шрамами.

– Если я погибну завтра, донна, я хочу, чтобы вы простили меня сейчас за все, в чем я перед вами провинился, – ей показалось, что он дрожит, сжимая ее руку в темноте.

– Я прощаю вас! Прощаю за все! – с трудом вымолвила она, вместо того, чтобы закричать: «Вы не умрете!».

– Обещайте мне, что не позволите никому снять маску с моего лица в случае гибели. Я хочу, чтобы вы дали слово, что не станете сами открывать лицо того, кто рисковал всем ради глупой мечты.

Она не понимала, о чем он говорит, но не стала ни о чем его спрашивать.

– Обещаю, Рыцарь, что если вы… что если граф победит, я не позволю никому открыть ваше ли…

Он вдруг снова жадно прижался к ее губам, не дав ей договорить. Анна крепко обняла его за шею и не хотела отпускать. Если бы это мгновение могло длиться вечно, она бы забыла обо всех своих страхах, что питала к нему, забыла бы о том, кто она, ради одной встречи, но Рыцарь уже отпустил ее…

– Я бы целовал тебя вечно, прекрасная, – его пальцы скользнули легко по ее лицу.

Она задыхалась от желания.

Он поднялся, взял со стола свою маску и, надев, растворился в ночи, словно его и не было. Донна Анна не могла заснуть, всю ночь метаясь на постели, которая казалась ей то очень холодной, то слишком горячей. Простыни превращались то в льдины, зажимающие ее тело в тиски, то обжигали, облепляя ее, и она, вскрикивая, просыпалась. Иногда ей казалось, что он вернулся и обнимает ее, и она вновь начинала ощущать полет вниз, сердце замирало, но вскоре его объятья исчезали, и оставались только холодные простыни, что мстили ей за слабость и желание. Лишь когда рассвет забрезжил над Венсеном, донна вдруг провалилась в глубокий сон, полный странных и неожиданных видений.

Мне снилось, что я иду по коридору восточного дворца. Яркие красочные интерьеры, арки, подушки, окошечки с тонкими решетками и сквозь многочисленные колонны виден прохладный сад с фонтанами и миртовыми кустарниками. Я услышала смех, заглянула в одну из комнат и увидела Бейбарса, грозного повелителя Египта, стоящим перед зеркалом. Монгольское плоское лицо вождя мамлюков было искажено, и хотя он смеялся, мне казалось, он хочет плакать. В руке он держал то самое изумрудное ожерелье, что унаследовала Анна Висконти д'Эсте, и я содрогнулась, вновь увидев этот зеленый магнетический блеск крупных и мелких камней, что преследовал меня в сновидениях. Бейбарс смеялся и выл от бессилия, его смех вызывал жалость. Это проклятое ожерелье не давало ему покоя, он все тряс им перед зеркалом, наблюдая за своим отражением. Оторвав один из камней от тонкой золотой оправы, он взял острый нож, похожий на тот, которым Туран-шейх делал надрезы на наших руках, чтобы соединить судьбы, и, поднеся острие к лицу, сделал надрез на загорелой щеке. По ней потекла кровавая слеза, и Бейбарс вставил в разрез зеленый камень. Когда он отсоединил второй камень и поднял нож, я поспешила отойти от двери – зрелище порождало в моей смятенной душе отвращение и страх.

Я побежала прочь по коридорам дворца и выскочила из него на улицу. Неожиданно для себя я обнаружила вполне европейский пейзаж, с лесом и полями, и пошла вдоль реки, углубляясь в лес.