Дубчек и Чаушеску даже выступили вместе на митинге на пражском заводе «Авиа», чтобы продемонстрировать поддержку реформам со стороны рабочего класса. Это был своебразный ответ на письмо рабочих «Авто-Праги». Правда, Дубчек после обязательных слов о поддержке демократизации всем народом вдруг обозначил как главную экономическую задачу (об экономике на заводе он просто не мог не сказать) скорейшую разработку «основных направлений нашего интенсивного развития». Получалось, что до сих пор экономические реформы в стране развивались вроде бы по наитию. Тем более что правительство хотело отказаться начиная с 1969 года от любого планирования вообще.

Дубчек снова признал факт травли Народной милиции (и об этом он не мог не сказать в зале, где сидели десятки членов этой самой милиции), хотя милиция полностью поддерживает политику партии. Аплодисментами было встречено следующее заявление: «Варшавский договор – это действенная гарантия социалистического содружества против внешнего врага. Поэтому мы являемся и остаемся его надежным членом».

Чаушеску заверил Дубчека, что Румыния в рамках ОВД не предпримет против Чехословакии никаких действий. Но даже Дубчек пишет в мемуарах, что Чаушеску говорил все это отнюдь не из-за симпатий к чехословацким реформам: «Я проинформировал его о наших внутренних экономических и политических проблемах. Он лишь принял все это к сведению и сказал, что это наше дело. Я знал, что он отнюдь не великий реформатор, – для него отношение к нам было вопросом прагматической политики, как он это делал в случае с Китаем и Израилем»[824]. Дубчек совершенно верно описал здесь смысл всей тогдашней румынской внешней политики: делать все назло СССР, чтобы добиться признания и помощи Запада.

На пресс-конференции Чаушеску спросили, как он оценивает тот факт, что с чехословацкой стороны в переговорах с румынской делегацией участвовали социалистическая и народная партии (в самой Румынии была однопартийная система). Румынский гость лишь сказал, что это, видимо, отвечает сложившимся в Чехословакии условиям.

Также у Чаушеску спросили, что он думает о возможной отдельной встрече трех социалистических государств Европы, идущих независимым путем (имелись в виду Югославия, Румыния и Чехословакия). Но румынский лидер на провокацию не поддался: «В Европе девять социалистических стран, у которых одни принципы и мнения об отношениях между собой. Но между ними есть и различия в том, как эти принципы лучше осуществлять. Румыния против трех– или четырехсторонней встречи».

Интересовались и мнением Чаушеску, могут ли «малые социалистические страны» принимать кредиты от несоциалистических стран. Намек был вполне ясен: может ли ЧССР взять такой кредит? (Как будто бы кто-либо в Москве когда-нибудь это запрещал.) Чаушеску гордо ответил, что Румыния таких кредитов не брала, но в целом он не видит в этом ничего предосудительного.

Тогда ему предложили поставить подпись Румынии под Братиславской декларацией. Ответ был предельно ясным: «Мы оцениваем результаты Чиерны и Братиславы позитивно, но мы не привыкли подписывать документы, в разработке которых не участвовали»[825]. При этом сам же Чаушеску заметил, что не считает встречи в Дрездене и Варшаве формальными сессиями органов ОВД, поэтому, мол, и Румынию на них приглашать было необязательно.

Визит Чаушеску приободрил чехословацких «реформаторов». Министр иностранных дел Гаек гордо заявил, что ЧССР не является «вассалом» в рамках СЭВ (как будто у нее были для этого какие-то причины): «Так же как и Румыния, Чехословакия не чувствует себя связанной рамками СЭВ в своих экономических связях с другими странами»[826]. И вообще, по мнениию Гаека, надо было отходить от концентрации чехословацкой внешней политики на социалистические страны и уделять больше внимания другим государствам. Так он ответил на вопрос, не собирается ли ЧССР по образцу Румынии установить дипломатические отношения с ФРГ.

Чехословацкие газеты всячески пытались писать как можно больше хорошего о Румынии и Югославии. Написали даже о том, как один румынский крестьянин выиграл в лотерею машину «трабант» из ГДР.

В Москве с тревогой следили за тем, что происходит в Чехословакии. Договоренности Чиерны не выполнялись, друзей СССР травили, а от критики КПЧ и СССР в печати враги социализма перешли уже к открытым антикоммунистическим демонстрациям в Праге.

16 августа, все еще пытаясь как-то спасти положение, Политбюро ЦК КПСС и лично Брежнев подготовили письмо Дубчеку. В нем перечислялись все претензии, которые Брежнев высказал Дубчеку в телефонном разговоре 13 августа.

Смысл был не столько в самом письме, сколько в способе его доставки. Так как в Москве поняли, что Дубчек просто скрывает все свои переговоры с Брежневым от Президиума ЦК КПЧ, Червоненко дали поручение: «…при первой возможности ознакомить с содержанием письма тт. Биляка, Кольдера, Индру, Риго, Барбирека, Пиллера, Капка, Швестку. Сделайте так, чтобы во время Вашего визита к тов. Дубчеку Вы как бы случайно встретитесь в здании ЦК с тт. Кольдером и Индрой или с кем-нибудь другим из этой группы, и скажите им, что прибыли для вручения тов. Дубчеку письма от тов. Брежнева. Объясните товарищам, что это дает им основание попросить от тов. Дубчека огласить содержание письма тов. Брежнева на Президиуме ЦК КПЧ»[827].

В Москве считали, что уж тогда-то Дубчеку на заседании президиума придется высказаться прямо.

К этому моменту в СССР уже полным ходом заканчивались приготовления к военной акции в ЧССР.

Они начались уже после отказа Дубчека приехать в Варшаву в середине июля 1968 года и были лишь приостановлены после Братиславской декларации.

План действий имел политическую и военную составляющую, причем главным был именно первый момент.

Предполагалось, что «здоровые силы» поставят на одном из заседаний Президиума ЦК КПЧ вопрос о выводе правых (Цисаржа, Шпачека и Кригеля) из президиума и секретариата ЦК и об одновременной «чистке» правительства. Новый состав президиума и правительства обратится к странам ОВД с призывом о помощи для защиты социализма в Чехословакии. При этом в Москве отнюдь не исключали, что первый секретарь ЦК Дубчек и глава правительства Черник присоединятся к большинству президиума, если на заседании победят «здоровые силы». В этом случае они сохранили бы свои посты.

Дубчек колебался до последнего. Например, на заседании Президиума ЦК КПЧ 13 августа он заявил: «Если я приду к убеждению, что мы на грани контрреволюции, то сам позову советские войска». А министр обороны ЧССР генерал Дзур накануне ввода войск ОВД обсуждал с другими генералами вариант разгрома демонстрации перед зданием ЦК партии с использованием бронетранспортеров[828].