Даже кирпичи с бывших заводов Круппа отправлялись в качестве репараций в Голландию. Но это все мелочи. А что действительно беспокоило – так это необходимость поставок для тяжелой промышленности в СССР. Однако в это время Москва, как часто бывало в последнее сталинское десятилетие, опять доказала, что она и есть самый злейший враг сама себе. Доля в Рурском рудном поясе стоила едва ли не больше любой другой цены, которую мог получить СССР. Но Москва нарушила обязательство управлять советской зоной оккупации как частью единой Германии и тем самым отказалась от своих прав на Рур и все прочее. Воспользовавшись этим, генерал Клей 3 мая 1946 года объявил о приостановке репараций, предназначенных для Советского Союза, кроме тех, что уже находились в стадии выплаты. К сожалению для Круппов, Клей не имел власти в английской зоне оккупации. Там находился «Борбек» – сталелитейный завод, построенный по последнему слову техники, крупнейший производитель стали в Эссене. Москва желала, чтобы это предприятие было демонтировано и передано России, и Лондон согласился с этим. Демонтаж начался еще в феврале 1946 года, и два года спустя этот завод уже стоял на земле Советского Союза.

Сегодня не существует опубликованного перечня демонтированных германских предприятий, но по некоторым данным можно судить об убытках и потерях концерна. За первые пять послевоенных лет фирма понесла больше убытков, чем во время всех налетов и бомбежек в годы Второй мировой войны. Россия получила около 130 тысяч тонн машин и оборудования, а Великобритания – около 150 тысяч тонн стального лома. Было разрушено девять из каждых десяти зданий, унаследованных Альфридом в 1943 году.

Гитлер называл свою тактику в России тактикой «выжженной земли». Шпеер, не выполнивший в конце войны его жестких директив по уничтожению промышленных предприятий Германии, полагал, что создал условия для национального возрождения.

Однако бывшие служащие Круппа не видели большой разницы между директивами Гитлера, всегда следовавшего тактике «выжженной земли», и деструктивной деятельностью победителей. Первое было бы промышленным самоубийством, второе стало убийством промышленности. Согласно декрету 27 союзного командования, Крупп был лишен права собственности на свои заводы. Этот декрет направлен против одиннадцати крупнейших магнатов, сосредоточивших в своих руках 55 процентов добычи угля и 90 процентов производства стали, но в первую очередь против Круппа. Его цель – «предотвратить воссоздание военного потенциала» и препятствовать «возвращению утраченных позиций тем лицам, которые, так или иначе, способствовали воплощению агрессивных замыслов нацистской партии».

Генерал Клей, один из разработчиков и проводников этого решения, хотя и был республиканцем и консерватором, но в этом случае разделял традиционную страсть своих соотечественников к борьбе с трестами – чего не понимали немецкие бизнесмены. Они считали эти решения непрактичными и нереальными и сомневались, что такой крепко сотканный концерн, как у Круппа, вообще возможно растащить. Но как бы то ни было, а побежденный рейх превратился в огромный бедлам, и положение знаменитой династии лишь отражало общий хаос.

Поздней осенью 1945 года, когда наступили первые морозы и немецкие дети кутались в обрезанные армейские шинели своих отцов, немецкие девушки продавали себя солдатам за пачку крупы, а немецкие матери меняли бесценные шедевры живописи на сигареты, членов семьи Крупп, кроме Альфрида, Берты и Густава, развели разные дороги. В то время никто из них точно не знал о местонахождении других. Бертольд, по его собственному определению, «шатался, как бродяга, по всей Германии». Харальд скрывался под чужим именем в румынском лагере для военнопленных. Где находились Вальдграут и Ирмгард, не было тогда известно вообще, Урсула фон Вильмовски и ее муж Рольф жили в каком-то брошенном эссенском доме. Урсула в последний раз слышала о родителях, будто они, после всех испытаний, вернулись в Мариенталь, встречают крестьян, вернувшихся домой с войны, и готовятся убрать урожай. Это было похоже на правду.

На самом деле – и дочь отказывалась поверить, когда об этом услышала, – они тащились по дорогам, неся на себе собственные пожитки, вместе со множеством других никому не нужных беженцев. В сентябре один офицер Красной армии спросил у Тило: «Вы – свояк Круппа?»

Барон подтвердил это, и офицер сказал ему, что его имение конфисковано. В четырехэтажном главном здании замка открыли детский дом, а на землях барона решено было создать коллективное хозяйство. Сами хозяева получили приказ в двадцать четыре часа покинуть здание, взяв с собой только ручную кладь. Барбара извлекла из сундука старинные часы, которые купил еще ее отец Фриц Крупп в Париже перед Франко-прусской войной. Эти часы были единственной вещью, которая связывала хозяйку со временем ее детства, и она попросила служанку спрятать их (через несколько лет они, целые и невредимые, были доставлены на виллу «Хюгель»). Барон и его супруга едва ли могли бы пешком добраться до Рура, да и зачем? Они принадлежали к старинной аристократии, чьи поместья были разбросаны по всей Германии. Одно из них находилось неподалеку, около Касселя, и там вполне можно было пережить зиму. Супруги занимались меновой торговлей – меняли дорогие вина из своих подвалов и часть дров, заготовленных на зиму, на хлеб, яйца, молоко и цыплят.

Сестра Барбары попала в более трудное положение. Ей также пришлось покинуть замок. Родители Альфрида превратились в пленников армии США. Хозяйке вместе с ее семидесятипятилетним мужем было приказано переселиться в ближайшую придорожную гостиницу около автобусной станции. За больным Густавом ухаживали Берта и приходящая профессиональная сиделка. Его осмотрели американские врачи, но не смогли оказать какой-то помощи пациенту в таком состоянии. У входа в комнату, где находился Густав, сидел часовой.

Бертольд стал вести бродячий образ жизни именно из-за того, что произошло с его родителями. Намерение победителей расправиться с Круппами заставило его, единственного в семье более или менее свободного человека, искать способы помощи родным. Пока он создавал фонд защиты в Эссене, до него дошел слух, что Карл Геренс, бывший когда-то ближайшим сотрудником Альфрида, уже умер, так и не сумев преодолеть горя от гибели сына. А на Лезера, как узнал Бертольд, теперь нельзя было надеяться – он мог бы дать неблагоприятные показания. Английские власти отказывались разговаривать с Бертольдом. Причиной этого была, как он понял, его принадлежность к семье Крупп. «Меня зовут фон Болен», – сказал он одному английскому офицеру. «Вы – Крупп, Крупп. Крупп! – энергично возразил англичанин. – И если вас обнаружат в Эссене после заката, вас расстреляют».

То же самое сказали барону фон Вильмовски, когда он узнал о деятельности Бертольда и, оставив Барбару в Касселе, решил прийти ему на помощь. Хотя к семье Крупп принадлежал не он, а его жена, для англичан и этого было достаточно. Ни Тило, ни Бертольд не подчинились ультиматуму. Они передвигались по городу только ночью и прятались на чердаке в доме Урсулы фон Вальдхаузен. Потом Бертольд случайно встретил старого друга Яна Шпренгера, с которым они некогда вместе учились в университете. Тоже сын крупного промышленника, Ян был офицером на Восточном фронте все четыре года и стал только крепче. Высокий, светловолосый атлет – вылитый плакатный идеал геббельсовского арийца – и талантливый художник, один из самых одаренных скульпторов в послевоенной Германии. Шпренгер занимал дом одного из директоров фирмы, находившихся в то время под арестом в замке Велен. Он предложил Бертольду жить в его студии – они так и прожили вместе десять лет, – и Ян тоже хотел чем-то помочь Круппу.