Обострившимся чутьём – на чистом воздухе чутьё становится особенно тонким – он почуял какую-то перемену. Бегло посмотрев по сторонам, увидел на столе нечто такое, чего отродясь не бывало: заморский белый сыр, жареные колбаски, оливы и маслины, масло, свежий хлеб с кунжутом.

– Это что за гостинцы? Откуда? – угрюмо спросил.

Златоустка смотрела на него глазами преданными, но слегка весёлыми, не совсем подходящими для этой минуты.

– У нас были гости, – стала рассказывать, – пришли к полудню. Какие-то не русские, я плохо поняла. Что-то лопотали здесь, вот угощенья оставили.

– И что им надо было?

– Да просто так, я поняла. Мимо проплывали, решили заглянуть на огонёк.

– Наш огонёк с воды и ночью-то не видно. – Кузнецарь нахмурился, глядя в глаза жены. – А ты чего это развеселилась?

– Я? Ну, вот ещё! – Жена опустила глаза; она уже истосковалась по общению с людьми; она год за годом дичала на этом острове, но пожаловаться мужу не могла, боялась гнев навлечь на свою голову.

И тут вошёл парнишка – тоже какой-то весёлый, беспечный.

Он что-то жевал, сладко жмурился и почмокивал.

– Это что у тебя? Мальчик улыбнулся.

– Дядя угостил.

Насторожившись, Кузнецарь на корточки присел, хотел посмотреть, что за угощение, но парнишка дожевал и проглотил гостинец – сырые губы вытер рукавом.

– Вкуснятина, папка! Тебя угостить?

– Так ты уже слопал.

– А там у нас много… – Мальчуган, улыбаясь, подошёл и приподнял деревянную крышку с серебристым кованым кольцом. – Здесь много, хватит всем.

Заглянув под крышку, отец побледнел.

– Лотофаги! – Его мгновенным жаром обдало. – Лотофаги!

– Какие лото… флаги? – удивился мальчик, глядя на испуганного отца. – Ты чего?

Лихорадочно что-то соображая, Кузнецарь покружился по хижине. Лицо его сделалось серым, чугунным.

– А дочка? Спит?.. Понятно… А кто ещё питался этой пакостью? – Не услышав ответа, он повернулся к жене и прикрикнул: – Кто жрал, я спрашиваю!

Золотаюшка вздрогнула.

– Ты почему кричишь? Я не глухая. Это, во-первых, а во-вторых, почему же это пакость? Это…

– Это райский лотос! – сдерживая ярость, прорычал Кузнецарь. – Разве я тебе не говорил? Забыла? Разинула рот на дармовщинку! – Он подхватил деревянный бочонок, оттащил к обрыву за хижиной – швырнул на камни, зубасто торчащие среди кустов. Вернулся, вымыл руки, взъерошенные волосы пригладил.

Ацтека, встревоженный грохотом взорвавшейся бочки, осторожно приблизился к хижине.

– У вас тут всё нормально?

– Нормальней некуда! – Великогрозыча слегка потряхивало. Он покружился по хижине и вдруг остановился напротив человека из племени ацтеков. – Слушай! А ты что-нибудь знаешь о райском лотосе, о лотофагах? Знаешь? Ну, будь тогда другом, расскажи вот этому милому семейству, а то они отца уже за дурака считают. Расскажи, я прошу. А то у нас тут гости были. Лотофаги. Расскажи. А вы сидите, слушайте. Мать, ты только дочку, дочку разбуди, пускай послушает. – Трясущимися руками Великогрозыч достал шкатулку из красного дерева, потемневшего от времени, обитую бархатом изнутри. – А ты, сынок, держи подзорную трубу, скоро ты увидишь этот остров.

И Галактикон стал рассказывать древние легенды и предания о лотофагах, пожирателях лотоса, о милых людях, гостеприимных, щедрых. Они живут в просторах океана, в тёмных дебрях острова Бурьяна, который испокон веков славится недоброй колдовскою силой. Лотофаги питаются плодами лотоса. Что здесь дурного, казалось бы? Да вроде ничего. Только сладкие эти плоды – плоды забвения. Тот, кто попробует райскую мякоть лотоса, навсегда забудет своё прошлое, родину забудет, своих близких и на веки вечные останется на этом острове Бурьяне. Даже Одиссей чуть было не попал под эти чары. И человек из племени ацтеков едва не пострадал.

В хижине стало так тихо – слышно было, как ветер листочек за листочком шевелил под раскрытым окном.

Златоустка улыбнулась, не глядя на Ацтеку.

– Хорошая сказка.

Кузнецарь поднялся из-за стола и, подойдя к Галактикону, тихо, но твёрдо оповестил:

– Завтра утром мы будем готовы к тому, чтобы выйти. Время сказок закончилось. Теперь будет проза. Иди, Ацтека. Извини. Нам надо собираться.

Жена, вдруг проявляя недюжинную волю, наотрез отказалась куда-либо уходить, да ещё под землю.

И тогда Кузнецарь – не хотел, да пришлось – рассказал ей всё, что услышал от странника, недавно побывавшего в далёком Стольнограде. Там произошли кошмарные дела.

Генерал Надмирский, генерал Твердохлеб и несколько других людей, перешедших на сторону несогласных с политикой государства – среди них был и полковник Бычий Глаз – организовали вооружённый мятеж. И тогда полководец Властимир Нечестивцев – стратопедарх, так по старинке Ацтека называл полководца – поднял по тревоге войска. И опять Гражданская война загрохотала на полях. Брат на брата пошёл, сват на свата. Всю страну разделила одна баррикада – как великая Китайская стена. На одной стороне – генерал со своими солдатами. На другой – стратопедарх с толпою нечестивцев. На площадях и улицах – танки, пушки, установки «Дождь» и «Град». И появилась реактивная метла, раскалённым соплом обжигая золотые купола соборов и монастырей Стольнограда. Первая кровь пролилась на мостовые. Начались грабежи, мародёрство. Начались расстрелы без суда и следствия. Расстрелы как с той стороны, так и с этой. Людей, захваченных в плен, просто выводили во дворы, ставили к стенке и поливали свинцовым ливнем из автоматов. И вот что особенно страшно. Два этих фронта, разделённые стеною баррикады, даже не заметили, когда вдруг объединились, почти породнились одним порывом и одним огромным чувством – чувством лютой ненависти, которая дремала в каждом бойце и в каждом гражданине, в ту пору оказавшихся на баррикадах. Среди бела дня на площадях – не вынимая папироски изо рта – насиловали девушек и женщин. На фонарях, на деревьях чёрными гроздьями развешивали своих врагов заклятых – если представлялась хоть малейшая возможность. Спешили как те, так и эти, и в лихорадочной спешке они даже порой не замечали, что уже убивают своих, что уже перешли на другую сторону. Да это уже было и не важно. Два этих фронта, породнившиеся горячей кровью ненависти, стали одним каким-то огромным вурдалаком, неземным чудовищем, азартно пожирающим не только человеческое мясо – чудовище камни жевало, изрыгая огонь; чудовище с невероятной лёгкостью крушило стены жилых домов или казённых строений. Чудовище топтало сады и парки, железнодорожные мосты. Чудовище срывало золотые головы церквей – кресты с колоколен летели к чертям. Пьяное от крови, от безнаказанности, чудовище забыло, зачем оно пришло на эти улицы, проспекты, площади. Чудовищу было уже наплевать, за что оно воюет, что защищает. Жажда крови и жажда насилия – вот единственная цель таких чудовищ, которые зовутся гражданская война, переворот, революция…