Герта шла по полю битвы; подобное место страшно для взгляда – это не луг, где колышутся ласковые травы и кивают очаровательные цветы.

Тем не менее она как будто бы не замечала всех ужасов. Ей сопутствовала служанка. Однако, не дойдя пятидесяти ярдов до кружка осин, посреди которого лежал Олаф, Герта велела спутнице остановиться и проследить за всем, что будет потом, чтобы после поведать народу.

И вот служанка опустилась на боевое седло, оставшееся посреди скорбного поля брани.

А Герта, поцеловав её, направилась к тем самым осинам, на ней вновь было прежнее крестьянское платье – без единого цветного камня и золотого украшения. Она лишь заплела свои чёрные волосы в две косы и увенчала голову венком из золотого очитка – такого, какой был на шлеме Олафа в день битвы. И когда она ступила между осин, молчание легло на землю, а когда тени деревьев укрыли её, с юга донеслось лёгкое дуновение и затрепетали лёгкие листья, дрогнула золотая дымка.

И хотя поле битвы превратилось в кровавую грязь, ныне засохшую, и прочие области его были усеяны разными жуткими штуками, в этом уголке сохранились живые цветы, и ничто не говорило о свежей могиле.

Тут и легла Герта, и синяя вероника коснулась её белой щеки. Дыхание оставило Герту, а тихий ветер ласково порхал над скрещёнными на груди руками.

Но Эдит, служанка её, представ перед королем Барульфом, его лордами и рыцарями, поведала им следующее:

– Когда я опустилась на высокое боевое седло, госпожа моя направилась вперёд, к кружку деревьев, и навстречу ей вышел государь Олаф – я видела его как живого; он обнял её, расцеловал в губы и обе щёки. А потом они долго гуляли вместе, говорили о чём-то, садились среди травы и цветов – ибо эта часть поля, милорды, не вытоптана, как всё остальное. Они то гуляли по полю, то, взявшись за руки, переходили от дерева к дереву. Но перед самым закатом я решила подойти к моей госпоже, вновь прикоснуться к её руке, и с трепетом подошла к осинам. И, о! Государя Олафа там больше не было, а моя королева бездыханной лежала среди цветов, скрестив на груди руки, а лёгкий ветерок, прилетевший от заходящего солнца, шевелил осиновую листву. Тогда я ушла.

И король вместе с рыцарями весьма удивился всему этому.

А потом люди поставили великий храм над местом, где лежали они, – в память о доблести Олафа и любви Герты. А вокруг понемногу вырос и город, прославившийся в поздние времена.

И всё же, как странно: храм этот, хотя люди возводили его с великой любовью и рвением, так и остался незавершённым – нечто велело строителям остановиться, не окончив поперечного нефа. Недостроенное здание могучим утёсом поднимается над городскими кровлями к небу – словно бы некогда эта скала, оставив родимые горы, пустилась в скитанья, да только, уступив мольбам жителей низменного края, навсегда осталась внизу среди тополей.

В прежние времена некий король правил могущественным народом; было чем гордиться тому человеку, который властвовал в этой стране: сотни лордов, каждый из которых был истинным князем над своими людьми, восседали вместе с ним в Совете – под далёким сводом, синим, как свод небесный, и тоже усыпанным бесчисленными искрящимися золотыми звёздами.

На север и юг, на восток и на запад простиралась его земля, и море не было ей преградой. Империя эта перебиралась и через высокие горы, тянулась вдоль горных долин, сверкала многобашенными крепостями у моря, каждая из которых властвовала над берегами своего просторного залива, способного вместить едва ли не все корабли мира.

На суше пастбища чередовались с зерновыми полями, между которыми находилось место и квадратам несчётных виноградников; весной и летом солнце наполняло соком гроздья и питало колосья, дожди умягчали и делали сладкой высокую траву, с горных вершин спрыгивали ручейки – прорезавшие себе ущельями дорогу в камне, они сливались в огромные реки, глубокие, как само море.

Врезаясь в груди гор, народ тех земель извлекал из недр руды и разноцветный мрамор. Люди, над которыми правил этот самый король Вальдемар, умели всё что угодно: они выравнивали горы, чтобы по гладким дорогам повозки могли увозить от моря шёлк и специи, они осушали озёра, чтобы поля их давали всё больше и больше урожая. А смерды – обитатели жалких домишек, погоняемые, словно скот, и куда более голодные, чем животные, – медленно умирали, даже не сознавая, что у них есть душа.

Люди эти построили огромные корабли и провозгласили себя владыками морей. Только море оказалось строптивым подданным и нередко возвращало эти корабли на берег разделанными в сосновую щепу. Они возводили башни, мосты и мраморные дворцы, бесконечные коридоры их освежали розовой эссенцией и плеском фонтанов.

Во все стороны поднебесья, откуда только ни дует ветер, они рассылали свои армии и флотилии – которые взяли и сожгли множество счастливых городов, опустошили бесчисленные поля и долины, изгладили из памяти рода людского даже имена некоторых народов, обрекая покорённых ими мужчин на безнадёжность и позор, а женщин на бесчестье, – а потом возвращались домой, чтобы их осыпали цветами, словно дождём, чтобы пировать и слушать, как их называют героями.

Как же было королю не гордиться такими людьми? Больше того, они умели придавать камню и меди человеческую наружность; они умели писать книги, знали имена звёзд и даже их число; умели видеть причины, что, действуя в сердце, определяют поступки людей, умели составить хитроумные каталоги добродетелей и пороков; их мудрецы способны были доказать любому желающему, что всякая правда является ложью, а всякая кривда – истиной*… так что человек этот с помутившейся головой и смятением в сердце мог уже усомниться в существовании самого Бога.

Ну, разве не должен был король гордиться такими людьми? Мужчины здесь были крепки телом и ступали по земле с изяществом танцоров; иссиня-чёрные, надушенные кудри рыцарей переливались под лучами бесчисленных ламп, скоплением солнц, светивших в королевских чертогах. Белолицые и румяные женщины этого народа были прелестны, нежная кожа их светилась, как горный мрамор, а голоса казались сладкой музыкой, льющейся со ступеней белокаменных дворцов.

И впрямь, как не гордиться королю подобными подданными, в таком совершенстве приспособившими мир к собственным нуждам, что и внуки их имели возможность воспользоваться плодами трудов своих дедов?

Но увы! Все они были рабами – и король, и священник, и знатный горожанин; такими же, как самый последний смерд, а быть может, и ещё большими, ибо он был рабом против собственной воли, а они – по доброму согласию.

Словом, они умели всё – только не знали справедливости, правды и милосердия; посему Господь изрёк над ними Свой суд, только до поры отсрочил выполнение приговора.

Многие века эти люди воевали с одним народом, но так и не смогли полностью покорить его. Слабый числом, этот народ оби-тал буквально в самом сердце страны – возле гор. Но победа постепенно приближалась, соседи утрачивали свою землю – за акром акр, поливая каждый из них целыми морями крови, и конец свободного народа был уже недалёк: на сей раз король Вальдемар пришёл в эту землю с великим войском, чтобы, как хвастливо говорил он самому себе, навсегда закончить эту войну.