Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и ввоенном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбранглавнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника ивеликого князя из армии, тот, который своей властью, в противность волегосударя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, чтовремя его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нетбольше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, онвидел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, — кончено, ичувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самоевремя стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимостьфизического отдыха.

29 ноября Кутузов въехал в Вильно — в свою добрую Вильну,как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. Вбогатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он быллишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись отвсех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизньнастолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будтовсе, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколькоего не касалось.

Чичагов, один из самых страстных отрезывателей иопрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, апотом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов,известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным,потому что, когда он был послан в 11-м году для заключения мира с Турциейпомимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем,что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот-то Чичагов первый встретилКутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов вфлотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузовустроевой рапорт и ключи от города. То презрительно-почтительное отношениемолодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всемобращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.

Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему,что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.

— C`est pour me dire que je n`ai pas sur quoi manger… Jepuis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donnerdes diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вамслужить всем, даже если бы вы захотели давать обеды. ] — вспыхнув, проговорилЧичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потомупредполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своейтонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: — Ce n`est que pourvous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю. ]

В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановилбольшую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенноопустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотнозанимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя,предавался рассеянной жизни.

Выехав с своей свитой — графом Толстым, князем Волконским,Аракчеевым и другими, 7-го декабря из Петербурга, государь 11-го декабряприехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотряна сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полнойпарадной форме и почетный караул Семеновского полка.

Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впередигосударя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову,дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.

Через минуту толстая большая фигура старика, в полнойпарадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфомбрюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял вруки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял вруку приготовленный для подачи государю рапорт.

Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глазаустремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя иВолконского.

Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожноподействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя,поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к немуглаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным,заискивающим голосом.

Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног,на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставивруки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношениюк задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало наКутузова: он всхлипнул.

Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и,пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.

Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал емусвое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и наБерезине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов неделал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение,с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя наАустерлицком поле, установилось теперь на его лице.

Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющейпоходкой, опустив голову, пошел по зале, чей-то голос остановил его.

— Ваша светлость, — сказал кто-то.

Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графуТолстому, который, с какой-то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоялперед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.

Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнулана его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет,лежавший на блюде. Это был Георгий 1-й степени.

На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которыегосударь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1-й степени;государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя противфельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывалпервый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится.Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя вбальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятнопоморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».