– Мансур-эфенди посылает тебе свое приветствие, – сказал, сдерживая голос, Рашид-паша. – Он поручил мне передать тебе этот сверток, если возможно, без свидетелей. Что он содержит, я не знаю, – продолжал он, подавая визирю узкий и длинный сверток, который он вынул из кармана своего платья. – Я приносил уже тебе однажды подобный сверток.

– Я помню это и благодарю тебя, – отвечал визирь, поспешно пряча таинственную посылку Мансура. – Мудрый Мансур-эфенди сообщил тебе еще что-либо?

– Он сказал следующие слова: это назначено для этой ночи! Скажи так благородному паше. Более ничего он не поручал мне.

– Его желание будет исполнено! – сказал визирь.

Этими словами закончился их разговор, никем не слышанный, но который должен был иметь важные последствия.

Немного спустя после отъезда Рашида-паши во дворец явился Гуссейн Авни и также потребовал аудиенции.

Он был тотчас же принят, так как Абдул-Азис в это смутное время очень дорожил военным министром. Он доверял ему более, чем остальным министрам, и всеми силами старался привязать его к себе; с этой целью и наградил он его важнейшим орденом государства.

Восстание росло с каждым днем, и положение Турции делалось все более и более опасным. Это имело громадное влияние на слабого султана. Известие о волнениях в столице еще более усилило его страх.

Имей Абдул-Азис больше твердости и решительности, чтобы узнать причины беспорядков и неудовольствия в народе, он увидел бы, что виной всему высшие чиновники Турции. Он сумел бы тогда отличить своих врагов от тех, которые действительно были воодушевлены благородными стремлениями и искренне желали блага государству.

Тогда, может быть, ему удалось бы избежать грозившей ему опасности.

Но он доверял больше всего тем, которые только что составили заговор против него и его сына, чтобы лишить их трона и жизни.

– Я хотел доказать тебе сегодня мое расположение, – сказал султан своему тайному врагу, когда тот униженно склонился перед тем, кого он замышлял погубить.

– И я пришел, ваше величество, прежде всего для того, чтобы повергнуть к ногам вашим мою глубочайшую благодарность! – отвечал Гуссейн.

– Разве благодарность не дает тебе покоя, Гуссейн-паша, что ты так спешишь?

– Я не беспокоил бы сегодня ваше величество, – сказал военный министр, – если бы на это не было важной причины. Приближающаяся опасность вынуждает меня возвысить предостерегающий голос, пока еще не поздно.

– И ты? – спросил в испуге султан. – Что значат твои слова?

– Я пришел, чтобы предостеречь ваше величество против смелых планов, которые преследует новый великий визирь, – продолжал Гуссейн. – Я не сомневаюсь, что Сади-паша делает это с добрым намерением, я сам слишком хорошо знаю его благородство. Но неопытность увлекла его на опасный путь. Народ и даже армия недовольны им. Нам нельзя будет рассчитывать на войско при приведении в исполнение планов Сади-паши.

– Что ты говоришь? Войска отказываются повиноваться?

– О! Этого еще нет, ваше величество, но дух недовольства и сомнения овладел умами, и я вижу, что армия с недоверием смотрит на Сади-пашу.

Эти слова Гуссейна решили участь Сади. Султан даже и не думал проверять истину слов министра – он полностью поверил им. Как предвидел Гассан, слова, направленные против его бывшего любимца, легко нашли доступ в его душу. Он тотчас же решился лишить Сади сана великого визиря и таким образом оказать огромную услугу своим врагам.

Между тем Гассан был так убежден в существовании заговора, что приискивал средства отвратить опасность без помощи Сади.

Какое-то предчувствие говорило ему, что последняя майская ночь будет богата событиями, поэтому он решился опередить заговорщиков. Надо было спешить, так как конец мая был уже близок.

Это решение было безумно смело, так как после отказа Сади Гассан остался один против всех важнейших сановников государства. Но он был из числа тех людей, которые не отступают ни перед каким отчаянным делом, если только оно кажется им справедливым и необходимым.

Оставшись один, визирь султанского гарема открыл сверток, переданный ему Рашидом от имени Мансура-эфенди.

В нем находились четыре розовые свечи, подобные тем, какие обыкновенно горели в покоях султана. Но хотя внешне они ничем не отличались, они должны были иметь какое-то особое назначение, известное только визирю.

Однажды уже были посланы Мансуром такие свечи в гарем султана, и в ту ночь у Абдул-Азиса был припадок помешательства, причина которого осталась неизвестной. Только приближенные султана знали об этом припадке, походившем на какое-то дикое опьянение.

Взяв свечи, визирь вошел в те покои, в которых султан обыкновенно проводил вечер.

Все было пусто и безмолвно, ни одной невольницы, ни одного евнуха не встретилось визирю.

Как мы уже сказали, свечи, посланные Мансуром, нисколько не отличались от тех, которыми обыкновенно освещались покои султана, так что их можно было незаметно заменить, что и сделал визирь. Две свечи он поставил в спальне султана и две в соседней комнате, где на низком столе стояли приготовленные для султана графины дорогих вин всех стран.

Абдул-Азис любил перед сном выпить вина вместе с избранными своими женами.

Шампанское уже давно надоело султану, и в последнее время он обратил свое внимание на испанские вина, изредка, правда, пробовал он сладкое венгерское, которое более всего нравилось его женам.

– Стены были обиты темно-красным шелком, пол покрыт мягким ковром. В комнате царствовал приятный полумрак, так как все освещение ее состояло из нескольких розовых свечей.

Сама спальня султана была убрана с необыкновенной роскошью. Над широкой и мягкой шелковой постелью возвышался балдахин, украшения и кисти которого были из чистого золота.

Стены были сделаны из голубого просвечивающего камня, на котором сверкали, как звезды, золотые и серебряные блестки. В нише стены стоял под золотой висячей лампой малахитовый столик, на котором лежал развернутый Коран, из-за своей древности и роскошных украшений считавшийся драгоценностью.

Около постели в стене виднелся ряд пуговок из различных драгоценных камней. Если султану приходила фантазия послушать музыку, то ему надо было только тронуть одну из этих пуговок, и тотчас же раздавались звуки скрытого в стене органа.

Слабый аромат амбры разносился по всем покоям гарема.

Из покоев султана в гарем вел широкий коридор, предназначавшийся только для слуг, так как для самого султана существовал другой ход, скрытый в стене и замаскированный вращавшимся зеркалом в спальне султана.

Залы гарема были также убраны со всевозможной роскошью, но от времени и небрежного присмотра их украшения обветшали, так что вообще они походили более на залы парижских публичных балов, чем на покои дворца.