не понимаешь: рано или поздно человек должен поднять голову и сказать: «С меня хватит!»

Теренция, вероятно, ответила бы, но окружающие ее женщины сердито зашикали. Она умолкла и больше не поднимала на Юлия глаз.

– Если у вас есть разум, – продолжил он, – передайте сенату, что в Греции у меня только один враг, и я предпочел бы отправить его в ссылку, а не вести войну. Диктатор отверг мое предложение. Я могу быть великодушным – в Корфинии я это доказал. Пусть сенаторы не забывают, что я стал консулом по воле тех же людей, которые избрали их. Рим – на моей стороне!

Юлий посмотрел на недоверчивые лица и уже спокойнее продолжил:

– Солдаты доставят вам необходимое, в разумных пределах разумеется. Я буду на стенах города и сообщу вашим мужьям и отцам, что вы в безопасности. Я все сказал.

Не говоря больше ни слова, консул повернулся и стремительно зашагал к центральным дверям храма. От усталости у него болели глаза; Юлий испытывал страстное желание повалиться на мягкую постель. Некоторое время он продержится, а потом измученная плоть просто откажется повиноваться. Не хватало еще свалиться в припадке в такое ответственное время. Юлий идет по лезвию меча, и один неверный шаг может принести поражение.

Цезарь поравнялся со своими охранниками, и его центурион, поймав взгляд командира, быстро кивнул – он все слышал и все понял. Юлий натянуто улыбнулся в ответ и вышел в холодную тьму. До рассвета много времени, и город в страхе затаился: по улицам ходят захватчики!

Глядя на стены города, Помпей был благодарен темноте, что может скрыть свои чувства: командующим владело отчаяние. Он почти выгнал Лабиена, едва удерживаясь в рамках приличия. Их армия не успела достигнуть Диррахия и помешать Цезарю войти в город, и диктатор пребывал в ярости.

Желудок терзала такая боль, точно Помпея кто-то поедал изнутри. Растворенный в молоке мел, который раньше помогал, теперь почти не приносил облегчения. Помпей прижал к животу кулак и тихонько застонал. Прежде чем выйти, он вытер салфеткой кровь с губ и с ужасом и отвращением разглядывал пятна, алеющие на белой ткани. Собственное тело отказывается ему служить. Помпей сжал пальцами живот, как будто хотел силой выдернуть болезнь. Сейчас нельзя позволить себе хворать. С каждым днем ему все хуже, а требования сенаторов все суровее – словно они учуяли слабость диктатора и готовы разорвать его на части.

Только благодаря надежной охране Помпею удавалось спасаться в своем шатре от Цицерона и прочих сенаторов. Какой толк в новых спорах и пререканиях? Помпея раздражала сама мысль о том, что нужно быть любезным с этими перепуганными людишками, которые беспрестанно ноют об оставленных женах, рабах…

Неизвестно еще, что сделает Цезарь с захваченным городом. Одно ясно: припасы отправятся в ненасытные утробы его солдат. Когда неприятель взял Диррахий, Лабиен бесстрастно доложил Помпею об их собственных запасах продовольствия. Диктатор возблагодарил богов за то, что проявил предусмотрительность и перевез значительную часть съестных припасов еще до начала войны. По крайней мере, воины Помпея не будут голодать, пока галльские легионеры лакомятся солониной и патокой.

Раздался топот копыт, и из темноты появилась расплывчатая фигура Лабиена. Помпей с трудом выпрямился ему навстречу, опуская руку. Боль в животе усилилась, но Лабиен ничего не должен заметить.

– Что там? – отрывисто спросил Помпей, когда Лабиен спешился.

– Посланный от Цезаря, господин. Он принес мирный флаг, – сообщил Лабиен.

Оба вспомнили о трех центурионах, которых послал Юлий. Возможно, и этот тоже попытается сеять в лагере раздор.

– Приведи его в мой шатер, Лабиен. И если дорожишь своим званием, никому о том не сообщай.

Живот у Помпея буквально скрутило, но он изо всех сил старался сохранить бесстрастное выражение лица. Не дожидаясь ответа, диктатор прошел мимо охранников в шатер и уселся, готовый выслушать очередные требования Цезаря. Едва он опустился в кресло, как Лабиен ввел посланца. Несмотря на холод, по щекам Помпея катился пот, и он утирался, забыв о кровавых пятнах на салфетке.

Посланец Цезаря был высокий худой солдат с коротко остриженными волосами и темными глазами. Глаза эти, казалось, замечали малейшую подробность в облике собеседника. Помпей понимал, что про его болезнь непременно доложат Цезарю, и собрал все силы, чтобы не показать, каково ему. Цезарь не должен ничего знать.

– Ну? – нетерпеливо бросил Помпей.

– Господин, мой начальник сообщает тебе, что семьи сенаторов в безопасности. На рассвете их отпустят. К полудню Диррахий будет ваш. Цезарь не позволил разграбить город.

Лабиен удивленно моргнул. Неслыханное дело – полководец добровольно отказывается от завоеванного.

– Чего он хочет? – подозрительно осведомился Помпей.

– Три дня, господин. Цезарь возвращает город, семьи сенаторов и предлагает трехдневное перемирие. Он просит тебя принять эти условия.

– Лабиен, – сказал Помпей, – выведи его, мне нужно подумать.

Оставшись на несколько драгоценных мгновений в одиночестве, Помпей позволил себе согнуться и сморщиться от боли. К тому времени как вернулся Лабиен, командующий выпрямился, но лицо у него блестело от испарины.

– Ты болен, господин? – немедля спросил Лабиен.

– Уже проходит. Итак, что ты думаешь об условиях Цезаря?

Разум Помпея затуманился от боли, и он был не в силах строить планы. Словно понимая это, Лабиен быстро заговорил:

– Великодушно, ничего не скажешь. И главное, Цезарь опять предстанет в роли государственного деятеля. Солдаты узнают, что он отпустил семьи сенаторов, а три дня перемирия означают для него очередную победу – ведь мы пошли у него на поводу. – Лабиен помолчал и продолжил: – Ставки слишком высоки, иначе я предложил бы атаковать его на рассвете, когда он откроет ворота, чтобы выпустить заложников.

– Но заложники могут погибнуть, – отрывисто произнес Помпей.

Лабиен кивнул:

– Риск, вероятно, есть, хотя – не думаю. Не упустит же Цезарь случай снова показать нам свое благородство. А у нас в армии и так упала дисциплина – еще трое пытались дезертировать.

– А мне не сообщили, – сердито заметил Помпей.

Лабиен посмотрел ему в глаза:

– Я не успел, господин.

Помпей вспомнил, как утром выставил заместителя, и покраснел.

– Оповестить всех, что дезертиров казнят перед строем. Пусть кровь этих людей напомнит остальным, что нужно выполнять долг.

– Думаю, господин, их следовало бы прежде допросить и…

– Нет. Казнить на рассвете, в назидание прочим. – Помпей поколебался, в нем боролись ярость и необходимость отослать Лабиена, чтобы тот не видел его мучений. – Я согласен на перемирие, Лабиен. Выбора у меня нет, ведь нужно возобновить мое диктаторство. Жизни заложников нельзя подвергать риску.

– А город, господин? Если мы отпустим отсюда Цезаря, он увезет припасов на целых три месяца. Нам следует дождаться, пока семьи сенаторов окажутся вне опасности,