Одним из факторов, который также способствовал решению вторгнуться в Камбоджу, был произошедший 18 марта в Пномпене госпереворот: военная хунта во главе с генералом Лон Нолом захватила власть, когда Нородом Сианук отбыл в Пекин — по иронии судьбы в надежде убедить Китай оказать давление на северовьетнамцев и заставить их ограничить свое присутствие в восточной части Камбоджи, которую те рассматривали как собственную вотчину. Действительно, поведение Ханоя с моральной точки зрения было ничуть не лучше, чем поведение Вашингтона: и те и другие были абсолютно равнодушны к судьбе камбоджийского народа, к которому вьетнамские коммунисты относились с нескрываемым презрением. Нет никаких доказательств того, что Соединенные Штаты были непосредственно причастны к перевороту: эксцентричное и неумелое правление Сианука своей необычной маленькой страной на протяжении многих лет держалось на шатком фундаменте. Один западный журналист рассказывал, как однажды принц в радиоэфире обрушился на некоего вьетнамского «клеветника»: «Он выкрикивал оскорбления своим пронзительным фальцетом… и создавалось впечатление, что это не глава государства, стремящийся разрядить напряженность языком дипломатии, а школьница из хоккейной команды, обвиняющая другую в ударе клюшкой»[1122].

Лон Нол и его соратники с одной стороны, были искренне недовольны положением дел в стране и хотели положить конец северовьетнамской «оккупации» Камбоджи и провоцируемым ею американским бомбардировкам, с другой стороны, они руководствовались и более приземленными мотивами: они считали, что семья Сианука присваивает себе слишком много власти и привилегий, оставляя генералам жалкие крохи. Разумеется, если бы Вашингтон ясно дал понять генералам, что не поддержит военную хунту, те бы вряд ли осмелились свергнуть законного правителя. Как бы то ни было, переворот был на руку американцам: когда член руководства НФОЮВ Чан Бать Данг вскоре после переворота прибыл в Пномпень, то обнаружил, что он и его соратники больше не могут чувствовать себя в камбоджийской столице как дома: новые власти объявили на них охоту. Успев сбежать от ареста в одной только футболке и шортах, Данг попросил убежища в кубинском посольстве, откуда его переправили в Шанхай и затем в Ханой. Он прибыл в северовьетнамскую столицу как раз вовремя, чтобы удостоиться мрачной привилегии — попрощаться с умершим вождем: советские специалисты как раз размораживали труп Хо Ши Мина для бальзамирования[1123].

Новые правители Камбоджи обратились за помощью к американцам. В ответ Вашингтон снабдил их количеством оружия и денег, достаточным, чтобы режим Лон Нола смог продержаться следующие пять лет, но недостаточным для того, чтобы подавить местное коммунистическое движение красных кхмеров, которое почти в одночасье превратилось в серьезную военную силу. Захудалая камбоджийская армия, в которой насчитывалось всего 20 хирургов, была неспособна дать сколь-нибудь действенный отпор. К осени красные кхмеры уже угрожали Пномпеню, население которого к тому времени из-за притока вынужденных переселенцев, бежавших от американских бомбардировок и коммунистического террора, увеличилось на 2 млн человек. Еще весной, 24–25 апреля, на вьетнамо-лаосской границе состоялся съезд представителей Патет Лао, красных кхмеров и Партии трудящихся Вьетнама, на котором коммунисты провозгласили свое намерение вести общую борьбу. После свержения Сианука коммунисты превратили принца в удобный политический инструмент, используя в своих интересах ту огромную популярность, которой при всех своих недостатках Синуак пользовался среди своего народа.

Соединенные Штаты и Северный Вьетнам в равной мере несут ответственность за трагическую судьбу, постигшую Камбоджу в последующие десятилетия, кровопролитность и бесчеловечность которой была немыслимой даже по меркам тогдашнего Индокитая. Журналист Джон Суэйн описывал свою встречу с двумя ранеными северовьетнамцами, взятыми в плен камбоджийской армией под Кампонгтямом: «Их грубая оливково-зеленая униформа была покрыта коркой из грязи и крови. Оба были ужасно изувечены и скулили от боли, словно животные. Внезапно осознав присутствие иностранца, они зашевелились, открыли глаза и посмотрели на меня с такой лютой ненавистью, что ее не могло скрыть даже тусклое освещение»[1124]. Суэйн спросил камбоджийского майора, может ли он приказать отвезти пленных в госпиталь. Но тот ткнул в их раны своей тростью и сказал: «Пусть подыхают. Мы не приглашали их в нашу страну». Один из пленных был лейтенантом ВНА по имени Дао Ан Туат. Пролистав его блокнот, Суэйн нашел выцветшую фотографию Хо Ши Мина и стихи, написанные лейтенантом на вьетнамском языке:

После того как пламенный коммунист Туат и его товарищ умерли в зловонной хижине, камбоджийцы облили их тела бензином и сожгли, а останки бросили в реку Меконг. Если бы судьба распорядилась иначе, эти северовьетнамские солдаты — и тем более прославившиеся своей жестокостью красные кхмеры — вряд ли бы проявили больше сострадания к пленным врагам.

Что касается американо-южновьетнамского вторжения в Камбоджу, то, хотя некоторые американские военные с воодушевлением отнеслись к этой операции, на проведении которой они настаивали несколько лет, социологические опросы показали, что 60 % их соотечественников, включая госсекретаря США Уильяма Роджерса, были против этой кампании. Войска союзников захватили в камбоджийских лагерях ВНА значительные запасы продовольствия и боеприпасов: 12 мая Абрамсу доложили об «изъятии риса в объеме 6500 человеко-год». Однако генерал был в бешенстве: «Бо́льшая часть оружия, которое вы там захватили, — это хлам… Вы пытаетесь раздуть из этого невесть что, тогда как по факту они снова обвели нас вокруг пальца… Меня уже тошнит сидеть здесь и слушать, как мы разводим весь этот туман»[1125]. Как всегда, разведданные были скудными и неточными, а в целях сохранения секретности командование ВСРВ было исключено из процесса планирования операции. Хотя северовьетнамцы понесли значительные потери, основные силы успели отойти из восточных провинций на запад, не желая «сцепляться рогами» с превосходящими силами противника.

Как впоследствии заметил Даг Рэмзи, в те годы все еще находившийся в плену у коммунистов, «[вторжение в Камбоджу] было либо следствием полного витания в облаках, либо циничной, оппортунистической попыткой… отсрочить неминуемое поражение в войне… ценой немыслимых издержек для Камбоджи»[1126]. Он считал, что наземное вторжение могло принести плоды четыре-пять лет назад, но не в 1970 г.: «Мы пожертвовали долгосрочными жизненно важными интересами далекой крошечной страны, которая всеми силами старалась избежать вмешательства в индокитайский конфликт, ради периферийных и эфемерных интересов одного-двух поколений наших политиков… Мы без колебаний наделили себя исключительными прерогативами, чего никогда бы не позволили сделать другим нациям»[1127].