в безопасности. Спокойной ночи. Мне еще нужно допоздна возиться с бумагами, а завтра встать ни свет ни заря.

— Вы, что же, теперь не спите?

— Кто нынче спит во Франции?

— Я. Я иду спать — вы в меня вселили надежду.

— Не очень ею обольщайся и будь осторожной.

— Обещаю. Да хранит вас бог!

Выйдя от господина Костежу, в коридоре я встретилась с Лорианом. Он ждал меня, но не промолвил ни слова и, даже не взглянув в мою сторону, стал подниматься по лестнице; я последовала за ним. Он указал мне дверь, протянул свечу и ключ, затем повернулся и бесшумно спустился по лестнице. Тут я поняла, что такое террор. Прежде я никогда с ним так близко не сталкивалась, и сердце мое сжалось.

Я была так утомлена, что даже сердилась на себя за то, что совсем разбита и веки у меня сами собой слипаются.

— Господи, — сказала я, падая на постель, — неужели я такая слабосильная? А еще думала, что способна горы своротить! Нате пожалуйста, немного устала и уже валюсь замертво. Ну, ничего, это только поначалу, потом привыкну, — сказала я себе в утешение и сразу же уснула.

Спала я как убитая, не помня, где я, а когда с первыми лучами проснулась, с трудом пришла в себя. Первым делом осмотрела ноги — на них не было ни царапин, ни мозолей. Я их вымыла и аккуратно обулась; и тут вдруг вспомнила, как всегда боялась, что не научусь далеко ходить. Однажды мой брат Жак, смеясь над тем, какие у меня маленькие ноги и руки, сказал, что я не девочка, а настоящий кузнечик с тоненькими ножками. А я ему ответила:

— У кузнечиков крепкие ножки, и прыгают они гораздо лучше, чем ты ходишь.

И Мариотта поддержала меня:

— Правильно говорит Нанетта; можно родиться такой нескладехой, как она, а ходить быстро, будто у нее большие, красивые ноги. Главное, чтобы они были выносливые.

Итак, ноги у меня были крепкие, этому я очень порадовалась, и усталость совсем прошла. Я готова была обойти всю Францию, следуя за Эмильеном.

Но он! Как, должно быть, он печалится и тоскует в тюрьме! А вдруг ему нечего есть, нету на смену белья, не на чем спать? Я гнала прочь от себя эти мысли, потому что они расслабляли меня. Я спала в маленькой комнатушке, которая единственным окном выходила на крышу. Вылезти туда я не могла и видела только небо. Я посмотрела на дверь, через которую вошла, — она была заперта снаружи. Как и Эмильен, я тоже была в тюрьме. Но господин Костежу прятал меня от людей для моего же блага. Что ж, мне оставалось лишь терпеливо ждать.

XIII

Около шести часов утра кто-то постучал в другую дверь. Я сказала «войдите», и на пороге появился Лориан, подавший мне знак следовать за ним. Я прошла в соседнюю, очень красивую комнату, в которой обычно жила мать господина Костежу. Лориан указал мне на стол, где меня ждал обильный завтрак, а затем на окно, сквозные ставни которого были закрыты, как бы говоря, что мне разрешается смотреть, но нельзя их открывать. Потом Лориан ушел, по-прежнему не проронив ни слова, опять запер меня на замок, а ключ унес с собой.

Позавтракав, я стала разглядывать улицу. Господин Костежу жил в красивом квартале; в город я попала впервые и все-таки решила, что наш монастырь гораздо привлекательнее на вид и лучше построен, чем здешние дома, — они показались мне приземистыми, черными и унылыми. Правда, их мрачный вид объяснялся просто: то были дома, чьи хозяева-богачи бежали в деревню. Теперь в них жили одни слуги, которые как бы крадучись выходили на улицу, ни с кем не разговаривали и молча возвращались. Всюду шли обыски. Я видела, как несколько человек в красных колпаках с большими кокардами вошли в один из самых красивых особняков, пооткрывали все окна, сновали взад и вперед. Я отчетливо разбирала их голоса: они отдавали приказы и кому-то угрожали. Я услышала грохот, словно выбивали двери и рубили мебель. Потом мне показалось, что старая служанка, выйдя из себя, стала хрипло браниться; в ответ посыпалась брань еще более грубая, потом старуху взяли под стражу и повели в тюрьму. Из дому выносили картонные коробки, сундуки, кипы бумаг. Лавочники глупо и подобострастно зубоскалили, прохожие ни о чем не спрашивали и не останавливались. Страх породил в людях безучастие и тупость.

Я понимала, что происходит, и кипела от гнева. Я спрашивала себя, почему господин Костежу, наверняка тоже видевший эту картину, не пресек бесчинства и оскорбления, которым подвергалась седая служанка, не побоявшаяся из-за господского добра сцепиться с бандитами. А сами господа? Они-то куда подевались? Почему весь город покорствует горсточке распоясавшихся злодеев? Вот они потащили белье и столовое серебро. Убили несчастную собаку, защищавшую хозяйское жилище. Неужели во всем городе лишь старики и домашние животные сохранили смелость?

Я задыхалась от негодования, и когда в полдень ко мне в комнату поднялся господин Костежу, не сдержалась и выпалила все, что думала.

— Да, — ответил он, — все это и в самом деле противозаконно и омерзительно. Униженный народ мстит буржуазии столь унизительным для себя способом!

— Нет, — воскликнула я, — это не народ! Народ сбит с толку и трясется от страха — в этом и заключается его преступление.

— Полно сыпать соль на открытые раны! Да, простые люди трусят, а стало быть, нечего надеяться, что они помешают аристократам отдать страну врагам. Кроме головорезов, служить революции некому, и нам приходится брать тех, кто подворачивается под руку.

— Бедные вы, несчастные! Мечетесь, точно птицы, которых посадили в клетку вместе с кошками. Сломаете прутья и тут же попадете в когти ястреба, который уже сидит — дожидается; останетесь в клетке — кошки сожрут.

— Вполне возможно. А народ, для которого мы трудимся и всем на свете жертвуем, ему и дела до нас нет, он нам помогать не желает. Ты правильно сказала — он трясется от страха. Но этого мало — он еще и эгоистичен: взять хотя бы вас, крестьян. С какой радостью схватились вы за участки, подаренные вам революцией, а теперь их приходится отнимать у вас силой, иначе не заставишь защищать вашу же землю.

— Вы сами виноваты! Не надо было нас озлоблять своими безумствами. Смотрите, как вы поступили с Эмильеном! Он пришел сюда, чтобы пойти добровольцем в армию, а вы его посадили в тюрьму. Думаете, это воодушевляет других?

Скажите, что с ним собираются