– Эй!

– Аюшки?

– Ты как думаешь, наш приятель из ЦРУ так и не выяснил, что я знаю испанский?

– Бог ты мой, Джоси, нашел о чем спрашивать… Нет. Кстати, насчет сынка: он сейчас на искусственном ПМЖ, после того как в Ботсване изметелил местную девчонку. А наш Луис Джонсон оказался таким дерьмом, что скомандовал через свой офис местным копам задержать его на четверо суток, вплоть до ордера на освобождение.

– Вот же бомбоклат.

– Человек – лишь муха на стене. Чего мы стоим в этой жизни бренной?

– Ты небось даже глушителя с собой не захватил.

– Никаких стволов.

– Это как же?

– Для Джоси Уэйлса они хотят чего-нибудь повидней.

– Бог ты мой, Доктор Лав, уж не вздумал ли ты разнести тюрягу?

– Признателен за такой размах фантазии. Но бомба тоже исключена. Во-первых, нужно возиться с установкой. А во-вторых, хотя второго мне не дано, это было бы все-таки чрезмерно.

– Какой сегодня день?

– День? Да хрен бы его… Постой. Кажется, двадцать второе. Да, двадцать второе марта.

– Девяносто первого года.

– А когда у тебя, Джозеф, день рождения?

– Шестнадцатого апреля.

– Овен? Ох уж эта мне астрология…

– Ты как думаешь, появятся ли длиннющие некрологи под всеобщий плач, когда обо мне будут снимать фильм?

– Сплю и вижу, дружище.

– Как устранять-то будешь?

– Да ты не переживай.

– И все-таки, как?

Я приближаюсь к решетке и протягиваю руку:

– На. Держи вот это.

– Это что еще за хрень?

– Да бери.

– Пошел ты знаешь куда?

– Джозеф, я тебе говорю: налей водички в кружку и прими эти пилюли, будь они неладны.

– Это что еще за тараканьи какашки?

– Mijo, послушай. Мне дали четкую установку, что ты должен принять мучения. Вообще, нарушать инструкции не в моих правилах, но сейчас я их конкретно нарушаю.

– А что, по-быстрому меня завалить никак нельзя?

– Нет.

– И что мне с этих пилюль? Некое волшебство, которое лишит меня страданий?

– Тоже нет. Некое волшебство, от которого тебе все станет по барабану.

– Бог ты мой, Луис. Бог ты мой, бог ты…

– Бро, перестань. Ну что ты как маленький. Сейчас не место. Тем более между нами.

Он берет таблетки и отходит обратно в темноту. Из крана хлещет струя. Слышно, как наполняется кружка, но, как Джоси пьет, отсюда не слыхать. Вот он возвращается, берет матрас и укладывает его обратно на койку. Снова смотрит на меня и неторопливо принимает лежачее положение. Я смотрю, слушаю его размеренное дыхание. Джоси лежит на спине, со скрещенными на груди руками, уставясь в потолок. Хочется ему сказать: «Мijo, ну чего ты, ей-богу, улегся, как в гробу?» Но с этим человеком я с семьдесят шестого года уже так наговорился, что больше говорить как бы и не о чем.

– Луис, сколько еще?

– Уже недолго. Ты лучше не молчи. Говори что-нибудь.

– Луис.

– Аюшки, mijo?

– Я иногда о нем думаю.

– О ком?

– Да о Певце. О той песне, что вышла уже после его кончины. «Солдат баффало». Наводит меня на мысли.

– А вот мне уже пятьдесят два – слишком стар для думанья. Ты жалеешь, что пытался его убить?

– Да нет. Жалею только, что он страдал. Погибнуть от выстрела было б куда легче. Иногда мне думается: то, что роднит таких, как он и я, – это, наверное, обреченность. Что бы мы ни начинали, оно может закончиться только с нашим уходом. Не забывай, что этот человек из гетто обладал незаурядным умом.

– Джозеф, Джозеф… А вот такого, как я, забудут. Вспомни, я ведь как бы и не существую.

– Доктор Лав, а вот мне бы хотелось, чтобы снова был семьдесят шестой год. Нет, лучше – семьдесят восьмой.

– Что уж такого грандиозного было в семьдесят восьмом?

– Да всё, брат. Всё. Ведь мы с тобой…

Для того чтобы он отключился, было достаточно одной таблетки, но я решаю подстраховаться. Стою еще двадцать минут, после чего достаю из кармана ключ и отпираю дверь камеры. Всем известно, что говорится о раненых львах в клетке.

– Я поначалу про этих крекеров даже не без удовольствия читал. Мол, надо же, кто-то этих чмошников даже считает за людей, а все эти истории за возврат к «человеческому облику» дадут белому стаду повод лишний раз созвучно помычать. Но затем ты сам все обгадил, когда взялся корчить из себя детектива.

Я в ответ молчу. Даже не смотрю ни на него, ни на Питбуля, ни на запачканный пол. А «Нью-Йоркер» сделался вдруг таким тяжелым, что вот-вот выскользнет из рук.

– Для того, кто не знает, протянет ли он еще десять минут, держишься ты, как говорят белые, нахраписто.

– Похоже, белые вызывают у тебя недюжинный интерес.

– У меня вообще много чего вызывает интерес. Вот, допустим, где у тебя в этой части про убийство номер четыре?

– Ты хочешь, чтобы я ответил?

– Нет, я хочу, чтобы ты сплясал рэп. Откуда тебе знать, чего я хочу? Говори, чего молчишь?

– Ну, начиная с какого-то момента сюжет требует расширения. Нельзя просто держать рассказ в едином ракурсе, фабуле нужен охват. В вакууме дерьмо не бродит, существуют брызги, круги и последствия. Но даже при этом снаружи существует и вращается целый мир, вне зависимости от того, делаем мы что-то или нет. Иначе это просто сухой отчет: что там-то и там-то случилось то-то и то-то, а этого предостаточно и в любом дежурном выпуске новостей. Скажем, Монифа, перед тем как получить под кайфом пулю, где-то приобрела ту дозу крэка, а тот, кто его ей продал, перекупил крэк из третьих рук. Формируется целая цепочка. А с ней и сюжет.

Со мной на кухне только Юби и Питбуль, остальным, по всей видимости, это занятие наскучило. Питбуль и тот отлучился к холодильнику за соком манго, который, по его словам, оставил мне. Все это время я внушаю себе, что эта мирная с виду сцена не менее опасна, чем десять минут назад, просто обстановка внешне разрядилась. Шайка киллеров освоилась в моем доме, и создается впечатление, будто я в каком-нибудь рэперском видео. Но я прихожу в себя, стоит мне ощутить на себе намокшие трусы. Или с трудом разлепить губы. Или, превозмогая боль, сглотнуть.

– Сначала о том, что было вначале. Вся та хрень, что ты пишешь о «Шторм-группе», по сути своей придумка. Начать с того, что Шутник из Восьми Проулков и по-прежнему обретается там, так что он к «Шторм-группе» никаким боком. Или вот кто тебе набрехал, что мы зовемся «Шторм-группой» потому, что – как там у тебя – срезаем наших врагов и случайных свидетелей градом пуль? Если так, то нас, по идее, надо звать «Град». А ты хоть от одного из этих людей такое слово слышал? Значит, соврал. Что ты вообще, блин, себе позволяешь? А я вот думал, что слово «Шторм» мы выбрали потому, что слишком уж долго бушует вся эта буча со стрельбой.