Для короля и его свиты десять лет тому назад был построен огромный дом, больше напоминавший замок, с длинными широкими лестницами, ведущими в сад, высокими арками во въезде во внутренний двор, балконами на верхних этажах, с которых можно было наблюдать за всем городом, представавшим отсюда как на ладони. Отсюда же был виден бесконечный зеленый массив Венсенского леса, куда ездили охотиться, и можно было часто слышать по утрам веселый перелив охотничьих рогов.

Нас поселили во дворце, поскольку король очень опасался за жизнь донны и старался держать ее возле себя. Донна никак не решалась рассказать королю о том, что Последний Рыцарь находится во Франции, и решила, что сделает это во время праздника, когда окажется рядом с монархом. Спасение донны было объявлено главной причиной празднества, но были и другие причины веселиться – король смог убедить англичан в том, что не намерен вмешиваться в их дела, как то делали его предшественники, своей любезностью и теплым приемом он смягчил холодное сердце Генриха, и они заключили мир, обещая быть друг другу добрыми соседями.

Подготовку праздника взял на себя де ла Марш, вся дичь и все продукты подвозились к замку, скапливались на главном дворе, поварята и прислуга суетились днем и ночью, жар в печах не угасал ни на минуту, потому что король планировал накормить весь город и всех, кто прибудет на праздник. В Венсен стекались отовсюду бедняки и попрошайки, предвкушая пиршество и гонимые жаждой утолить голод, съезжались бродячие артисты, которые развлекали публику на площадях и перекрестках города. Многие из простолюдинов не знали, кто такая Анна, и считали, что король устраивает праздник в честь святой Анны, матери Богородицы, но подобное заблуждение никого не смущало, поскольку праздник обещал быть веселым.

Комната, отведенная донне, была огромной, а сентябрьские вечера становились все прохладнее. Донна постоянно просила топить камин в ее спальне, Николетта следила, чтобы распоряжение Анны выполнялось, и даже ночью поднималась, входила в спальню донны и подбрасывала в угасающий очаг дрова, чтобы прогнать прочь осеннюю сырость. Комната была обращена окнами на восток, по утрам ее заливал яркий свет восходящего солнца, и донна просыпалась довольно рано.

Еще в день приезда она обошла свои покои и осталась ими довольна, разве что в углу рядом с кроватью была натянута огромная паутина, увешанная дохлыми мухами, но Николетта прибралась в комнате, смахнув паутину одним движением метлы.

Наутро донна открыла глаза, и первое, что она увидела, была совершенно новая паутина, переливающаяся в лучах восходящего солнца, и паук, весьма довольный собой, восседавший в ее центре. Донна некоторое время полюбовалась произведением своего соседа, но после решительно смахнула паутину.

После мессы в главной церкви Венсена, король и его свита отправились в городской сад, который плавно переходил в Венсенский лес. Король, одетый в камзол без рукавов, в рубахе, расшитой скромно, но со вкусом, золотом и жемчугом, с черным шарфом вокруг шеи и черной шапочке, с длинным белым пером, которые подчеркивали золото его аккуратных локонов, велел расстелить ковер, усадил вокруг себя своих рыцарей и, оперевшись спиной о дуб, возле которого сидел, стал принимать всех, кто обращался к нему с жалобой или делом, ожидая, что король их рассудит. Королевские суды такого плана, проходившие в садах, были для Людовика привычными, потому что летом и при хорошей погоде он предпочитал свежий воздух, перенося суды, праздники, приемы послов на улицу.

В то утро в Венсенском саду король разобрал несколько имущественных тяжб, и, несмотря на справедливый суд, многие остались недовольны. Одна старуха проследовала за королем до замка и, когда он поднимался по лестнице мимо нее, крикнула:

– Тебе ли быть королем Франции! Уж лучше бы было иметь другого короля, нежели ты; ведь ты король лишь доминиканцев и францисканцев, священников и клириков. Какая жалость, что ты король Франции, и чудо, что тебя до сих пор не вышвырнули из королевства.

Стража хотела побить ее и вытолкать вон, но король приказал, чтобы ее не трогали. Старуха продолжала:

– Тебя окружают только священники, и ты не слышишь своего народа! А эта распущенная женщина, что ты держишь возле себя, – старуха показала на донну Анну, что шла на расстоянии от короля и была крайне удивлена, что ее имени коснулась крестьянка, – эта чужестранка и ворожея, овладевшая мыслями всех твоих рыцарей, закрывает тебе глаза на нас. Ты слепой король!

Старуха кричала от злости, брызжа слюной, шамкая из-за того, что у нее не было передних зубов и клыки, оставшиеся у нее, торчали изо рта, делая ее похожей на ведьму.

Король внимательно выслушал ее, несмотря на то, что рыцари вокруг возмущались, особенно протестуя против оскорблений в адрес донны. Людовик посмотрел на донну Анну и встретился с ее спокойным взглядом. Анна так привыкла к тому, что ее присутствие при дворе угодно далеко не всем, что ругань старухи не тронула ее слишком глубоко.

Король улыбнулся и жестом подозвал ее. Анна приблизилась, и столько очарования было в ее облике и походке, что король невольно залюбовался ею. Донна была одета в праздничное платье из золотой парчи и шелка, украшенное янтарем и жемчугом. Волосы ее были заплетены в косы и убраны под белоснежную легкую накидку, открывавшую, вопреки нормам, лицо донны и ее шею. Вдоль висков спускались жемчужные подвески, прикрепленные к ободку, скреплявшему накидку на голове донны. Платье было подпоясано ремешками и шнурками разной длины, некоторые спускались до самого низа. Движения женщины были грациозными и величественными, она не шла, а плыла, словно ступни ее не касались ступеней лестницы. Донна встала рядом с королем, и тот, обернувшись к женщине, ответил:

– Конечно, мадам, вы говорите правду, я недостоин быть королем. И если бы Богу было угодно, чтобы им стал другой человек, а не я, он сумел бы лучше управлять королевством.

– Вы правы, мадам, – следуя примеру короля, сказала донна, – я обыкновенная грешница, возможно, я веду себя не так, как следовало, но кто из нас не без греха? Вы осуждаете меня, вы браните меня, но я благодарна вам за это. Если я поступаю дурно, я стараюсь исправиться. Но ради Бога, мадам, не говорите, что я чужестранка. Я родилась в Италии, но воспитывалась здесь и считаю Францию своей родиной.

Затем король отдал старухе несколько ливров, и так же поступила донна Анна. Затем донна низко поклонилась потерявшей дар речи старухе, потом так же низко королю, и отошла в сторону.

Жоффруа де Болье, исповедник короля, подошел к донне в тот момент, когда она возвращалась из зала в свои покои, чтобы выразить ей свое одобрение. Своей скромностью и смирением донна покорила, наконец, и его сердце тоже, до этого момента де Болье настороженно относился к присутствию донны в свите короля, опасаясь, что Людовик может нарушить супружескую верность. Но король смотрел на донну, как смотрит отец на послушное дитя – с отеческой любовью и гордостью, потому как она подавала пример многим дамам и фрейлинам королевы, которые вели себя вызывающе, одевались в откровенные по роскоши наряды и рассуждали о вещах, о которых не имели представления.