На улицах было темно.

Алёша подъехал к Тверской заставе. В караульном доме горели огни. Казалось тепло и уютно.

«Баста, — подумал Алёша. — Последняя застава. Не может быть, чтобы у порядочного сержанта не нашлось чего выпить! Выпью и тут же завалюсь спать».

У всех застав, по распоряжению фельдмаршала, стояли офицерские караулы.

Макшеев не ошибся. Караульным офицером оказался сержант Преображенского полка Федя Толбузин, как все гвардейские офицеры, приятель Алёши.

Толбузин сидел за столом и грустно в одиночестве осушал стоявшую перед ним пузатую бутылку с гданьской водкой. Он радостно бросился навстречу Алёше.

— Ну, чёрт, давай выпить, закоченел, — вместо приветствия произнёс Алёша.

— Ещё бы, — весело ответил Толбузин. — Тебя как раз и не хватало.

Алёша сбросил на скамейку свой плащ.

— Экая собачья служба, — произнёс ой, выпивая стаканчик.

— Да, радоваться нечему, — ответил Толбузин, вновь наполняя стаканчики. — Что, кончил объезд? — спросил он.

— Кончил, — ответил Алёша. — Ну их к дьяволу!..

— Ну, и ладно, — сказал Толбузин. — Перекинемся в кости, а?

И он полез в свою походную сумку.

— Вижу, брат, ты человек запасливый, как и надлежит настоящему офицеру, — ответил Алёша. — Только дудки. Наигрался. Спать к тебе приехал.

— Эк ты какой! — с разочарованием произнёс Толбузин.

— Всю ночь глаз не сомкнул у Федьки Матвеева, — продолжал Макшеев. — Всё в карты играли. Будь они прокляты!

Он улёгся на койку Толбузина и покрылся своим плащом.

— А ты, брат, можешь примоститься и на скамье, — смеясь, сказал он. — Знай наших, почитай начальство.

— Ах ты, леший, леший, — качая головой, проговорил Толбузин. — Ну, да ладно, спи.

— То‑то же, — отозвался из‑под плаща Алёша.

Не прошло и нескольких минут, как раздался его храп.

Толбузин вздохнул, вынул из сумки серебряный стаканчик и кости и начал играть сам с собой. Играл он довольно долго и так увлёкся игрой, что не заметил вошедшего унтер-офицера.

— Фёдор Александрович, — произнёс унтер-офицер. — Выйти надо, едут.

— А, — очнулся Толбузин. — Это ты, Ваня.

Ваня тоже был дворянин, приятель Толбузина, и со дня на день ожидал производства в сержанты.

— Кого ещё несёт нелёгкая! — с досадой продолжал Толбузин.

— А дьявол их знает, — ответил Ваня. — Кареты, кибитки да подводы с людьми.

— Поди‑ка, Ваня, да возьми у них паспорта, — сказал Толбузин.

Ваня вышел. Через несколько минут он вернулся в сопровождении высокого старика в богатой шубе. Толбузин встал. Старик вежливо поклонился ему и, подавая бумагу, что‑то заговорил по-немецки.

«Лопочи, лопочи, — с тоской подумал Толбузин. — Ни слов твоих, ни чёртовых бумаг всё едино не пойму!»

Однако он любезно улыбнулся и знаком попросил старика сесть.

«Надо, однако, разбудить Алёшку, тот разберёт», — решил он.

— Алёша, вставай! — крикнул он, сдёргивая с Макшеева плащ.

Алёша вскочил, протирая глаза.

— Разве уж утро? Вот те и выспался.

Толбузин объяснил ему, в чём дела.

Старик привстал и снова поклонился. Макшеев живот пришёл в себя и, ответив учтивым поклоном, взял в руки бумаги. Это были немецкие паспорта, выданные в Митаве. Он внимательно рассмотрел бумаги и из них увидел, что путешественниками были барон Оттомар — Густав Левенвольде и граф Кройц со слугами.

Макшеев обратился к старику с просьбой сообщить, для какой цели они едут. Старик сказал, что они едут к императрице, в качестве депутатов от лифляндских ландратов, поздравить императрицу с восшествием на престол и ходатайствовать перед ней о сохранении лифляндских привилегий. Вглядевшись попристальнее в лицо молодого офицера, старик сказал:

— Я имел честь уже видеть вас в составе депутации, привёзшей императрице весть об её избрании.

Макшеев сразу вспомнил. Он улыбнулся и, протягивая руку, произнёс:

— Как же, как же, я хорошо помню вас, барон, помню и графа Кройца. Но скажите, кто этот Левенвольде, что едет с вами? При дворе императрицы есть обер-гофмаршал Левенвольде. Он не родственник?

— Он брат графа Рейнгольда, — ответил барон. — Бывший камер-юнкер двора герцогини Курляндской и один из знатнейших ландратов. Он хотел воспользоваться случаем повидаться с единственным братом, с которым он не виделся уже много лет.

Какое‑то смутное подозрение шевельнулось в душе Макшеева. Трое бывших приближённых Анны едут к ней. Он знал, что она обещалась не брать с собой своих придворных чужестранцев. Но вместе с тем они ехали в качестве депутатов. Имел ли он право не пропустить их?

— А скажите, — вдруг спросил он, — где этот, как его, приближённый императрицы камер-юнкер… да — Бирон?

Словно тревога отразилась на лице барона, но он сейчас же спокойно ответил:

— Мы не имеем о нём никаких сведений, господин офицер.

Макшеев колебался недолго.

«Я пропущу их, — решил он, — и завтра утром доложу об этом фельдмаршалу».

— Хорошо, — громко сказал он. — Вы можете въехать в Москву, барон. Где вы остановитесь?

Оттомар казался смущённым.

— С нами едет человек, который хорошо знает Москву и обещал нас устроить…

— А, — произнёс Макшеев и, обращаясь к Толбузину, добавил: — Пропусти их, Федя, да пошли непременно за ними моего вестового. Пусть доглядит, куда они поедут.

— Вы свободны, барон, счастливого пути.

Барон поблагодарил, поклонился обоим офицерам и вышел.

— Кто это? — спросил Толбузин.

Макшеев объяснил ему.

— Да, — заметил Толбузин, — скоро, кажется, сюда переселятся все её немцы.

— Не полагаю, чтобы и этих долго потерпели на Москве, — ответил Алёша. — Сон они разогнали — это правда. Перекинемся‑ка в кости, Федя!

Прижавшись в самый угол возка, укутанный в простой овчинный тулуп, сидел Бирон. Он держал на коленях хорошо укутанного, крепко спящего Карлушу. Рядом с ним дремал Пётр, а против, тоже в овчинном тулупе, сидела Бенигна с трёхлетней Гедвигой на руках. Девочка тоже спала.

Бирон весь дрожал мелкой дрожью. Ему показались веком те полчаса, что они стояли у заставы. Бенигна слышала, как изредка стучали зубы Бирона. Если бы было светло, она увидела бы бледное, искажённое страхом лицо мужа.

— Эрнст, — шёпотом начала она.

— Молчи, молчи, — испуганно произнёс он.

Бенигна покорно замолчала.

Бирону казалось, что звук его голоса может выдать его. Ему казалось, что со всех сторон он окружён незримыми врагами, сторожащими чуть ли не каждый вздох его.

Наконец они тронулись. Бирон облегчённо вздохнул.