Помимо осложнений в отношениях с отцом, он мучился ещё и ревностью. Лопухина словно изменилась к нему. Её отношение стало неровным. Словно она чем‑то была отвлечена или обеспокоена. Быть может, такое настроение было вызвано тем, что Степан Васильевич, как известно, был противником верховников, но от всяких разговоров на эту тему Наталья Фёдоровна уклонялась.

Она играла с ним, как казалось Арсению Кирилловичу. И сердце его болело, и он не находил себе покоя. Всё чаще и чаще вспоминался ему Левенвольде, и он дрожал от бешенства при одном имени его. И если бы в эти минуты он встретился с блестящим графом, он, наверное, довёл бы дело до ссоры и поединка…

Маленькая Берта, прислуживающая в остерии дочь Марты, с тревогой следила за своим постояльцем. Она часто задумывалась и грустила. Хотя у неё не было никаких надежд на князя, но она чувствовала себя несчастной, инстинктом влюблённой угадывая, что её князь страдает от любовной тоски…

Но Шастунов не замечал ни её вздохов, ни её томных взоров. Также не замечал он, как худеет и бледнеет баронесса Юлиана.

После присяги ему опять случилось быть в дворцовом карауле, и опять императрица пригласила его к своему столу. На этот раз за столом не было оживления. Императрица, несмотря на то, что её «дракон» князь Василий Лукич отсутствовал, была печальна и задумчива. Герцогиня Екатерина хранила суровое молчание. Так же была молчалива и дежурная в этот день статс-дама Прасковья Юрьевна, обыкновенно разговорчивая и оживлённая.

Юлиана, соседка Шастунова, почти ничего не ела и едва поддерживала разговор с князем.

Притихла и Адель, и даже беззаботный Ариальд, но обыкновению стоявший за креслом императрицы.

В конце обеда Анна обратилась к Шастунову и сказала:

— У меня был твой отец. Он доставил нам подлинное удовольствие своей верностью и преданностью. Я рада, что его сын бывает при нашем дворе.

Она милостиво улыбнулась.

Шастунов встал и глубоко поклонился. Но сказать ничего не мог. Слова императрицы больно ударили его по сердцу.

Сейчас же после обеда императрица в сопровождении герцогини и Салтыковой ушла во внутренние покои.

— Что вы имеете такой печальный вид? — воскликнула Адель, когда ушла императрица. — Князь, — обратилась она к Шастунову. — Вас просто не узнать! Да займите же вашу соседку! Заставьте её забыть о Митаве, о которой она чуть не плачет день и ночь. Она даже хочет проситься у императрицы уехать назад.

— Да? Вы тоскуете о Митаве? — рассеянно сказал князь.

Он поднял голову и едва ли не в первый раз за сегодняшний день прямо посмотрел на Юлиану. Его поразило скорбное выражение её лица. На глазах её выступили слёзы. Нежное, похудевшее личико слегка покраснело.

— О, Адель, — сказала она, стараясь улыбнуться, — что ты болтаешь!

— Юлиана, милая, — бросилась к ней Адель, — ведь мы друзья с князем… Разве он осудит тебя за то, что ты тоскуешь об отце?

— Нет, нет, — живо проговорил князь, с невольной нежностью глядя на печальную Юлиану. Несмотря на свои собственные печали, он вдруг почувствовал искреннее волнение при виде этих детски ясных глаз, полных слёз. — Нет, — говорил он. — Я понимаю вашу тоску, баронесса, здесь, на чужой стороне, среди чужих людей…

— О, вы понимаете, — с грустной улыбкой произнесла Юлиана, глядя на него печальными глазами. — Да, — в волнении продолжала она, — здесь все чужие…

— А я е братом, — воскликнула Адель.

— Да, ты с братом, — тихо сказала Юлиана. — А кругом… Как грустно было мне на балу у канцлера, — продолжала она. — Как я чувствовала себя одинокой. О, никогда так не чувствуешь своего одиночества, как среди чужих весёлых людей… Вам, наверное, было веселее, чем мне, князь, — закончила она.

Арсений Кириллович слегка покраснел. Ему почему‑то стало ещё тяжелее.

— Мне недолго было весело, — тихо ответил он.

Юлиана пристально взглянула на него и сейчас же опустила глаза. Она уловила в его голосе как бы отзвук страдания и, как ни странно, почувствовала словно облегчение. Но Шастунову надо было идти в караул. Он встал.

— Прощайте же, — сказала Юлиана. — Вы ведь знаете, что среди чужих и холодных людей вашей родины вы — наш единственный друг, — тихо добавила она.

— И верьте, баронесса, — друг верный и надёжный, — с тёплым искренним чувством ответил Шастунов, пожимая тонкую, трепетную руку Юлианы.

— Вы можете приходить к нам, — сказала Адель. — Вы знаете, что у нас отдельные апартаменты и отдельный вход. Артур так любит вас. Он скоро совсем будет вашим товарищем. Императрица хочет определить его к вам в лейб-регимент.

— Передайте вашему брату, — ответил Арсений Кириллович, — что я тоже люблю его и что все мы будем рады такому товарищу.

Милое, дружеское внимание девушек было отрадно Арсению Кирилловичу, и, сидя в караульной, слабо освещённой зале, он невольно вспоминал и печально — нежное лицо Юлианы, и оживлённое личико Адели. Он смутно угадывал чувства, волновавшие Юлиану, но тут же в его душе вставало другое, прекрасное лицо с томным взглядом неотразимых чёрных глаз, и его сердце снова болело тоской, ревностью, сомнениями.

«Да, мне надо было беречься чёрных глаз!» — со злобой и тоской думал он, и словно раздражение поднималось в его душе против Бриссака. Он сказал меньше, чем знал!..

XXII

Дежурный по караулам Алёша Макшеев поздно ночью объезжал заставы, Сидя в маленьких санках, с конным вестовым за ним, плотно завернувшись в меховой плащ, он ругал в душе всё и всех. И мороз, и ветер, и фельдмаршала Михаила Михайловича, назначившего его в наряд, и графа Матвеева, у которого за вином и картами он провёл всю ночь, не смыкая глаз, и свою службу.

«Дьяволы, — думал он, не относя ни к кому в особенности этого лестного титула. — Тут и абшида не получишь! Велика честь, что дворянин, — так и служи! Мудрит Верховный Совет; что бы этим господам дать нам волю: хочешь — служи, хочешь — нет. Ей — ей, завтра же взял бы полный абшид — и гайда к отцу! Надоели, черти! Не служба, а прямо регервигские крепостные работы. Хоть бы раз дали, анафемы, выспаться!..»

Он плотнее закутался в плащ и торопил своего возницу. Действительно, было холодно, дул пронзительный ветер.