Начинается так:

Я ни с кем не боролся — никто не стоил вражды.

Любил я искусство — но больше любил я природу.

А дальше не помню.

Конрад повернулся к мистеру Гарднеру. Старик по-прежнему смотрел в пространство.

Я ни с кем не боролся — никто не стоил вражды.

Любил я искусство — но больше любил я природу.

Ладони я грел у огня, что давала мне жизнь,

Теперь он слабеет, и я готовлюсь к уходу.[42]

Уолтер Сэвидж Лэндор, тысяча восемьсот пятьдесят третий год. Он написал это в семьдесят восемь лет.

Конрад ужаснулся. Надо же было вспомнить стихотворение о последних проблесках жизни! Теперь он не знал, что сказать…

Зато знал мистер Гарднер.

— Лэндор хороший поэт, но великим его не назовешь. Он слишком положительный, правильный, вежливый, он слишком удовлетворен тем, что у него уже есть, чтобы стремиться к чему-то большему. Сколько вам лет?

— Двадцать три, — сказал Конрад, забыв, что по новому свидетельству о рождении и правам ему двадцать четыре года.

— Двадцать три. — Старик так и не повернул голову. — Самый возраст интересоваться литературой. У вас столько времени… столько всего… должно просто из карманов вываливаться. Не думайте, что литература такое уж несметное богатство. Цивилизации жили без всякой литературы, и ничего. Это потом появился целый класс бездельников, которые читают и пишут, — теперь у нас есть литература. Когда я смотрел на множество поднятых рук в аудитории, мне всегда хотелось сказать студентам то, что я сейчас говорю вам. Но какой толк изображать из себя борца с предрассудками после того, как ты сорок лет зарабатывал на жизнь, сам принимая их всерьез. Или, по крайней мере, как должное.

— Я с вами не согласен, мистер Гарднер, — заявил Конрад. — Если у кого и есть несметное богатство, так это у вас. Вы так много знаете о литературе.

— Ха. Как вы можете судить о моих познаниях?

Уже лучше — теперь мистер Гарднер хотя бы смотрел на Конрада.

— Я прочел две строчки из стихотворения, а вы не только назвали автора, вы вспомнили четверостишие целиком и сказали, когда оно было написано и сколько лет было тогда поэту. Хотел бы я так много знать.

— Не такая уж это высокая цель, друг мой. И потом, стихотворение очень известное.

— Вот видите, мистер Гарднер, а я так даже толком не знаю, что известное, а что нет…

— Литература — это что-то вроде десерта. — Голос у старика вдруг сорвался, угол рта задрожал, скатилась слеза. — В жизни есть и многое другое, о чем вы знаете еще меньше. Жизнью правят жестокость и страх.

Теперь он плакал уже в открытую. Лицо его перекосилось. Конрада мучила совесть. Неужели этим мрачным стихотворением он довел старика до слез? Он подошел ближе к креслу.

— Простите меня, мистер Гарднер. Я не хотел говорить ничего… такого.

Старик поднял на него глаза и покачал головой, словно давая понять, что Конрад не виноват, а потом зарыдал в голос, задыхаясь и всхлипывая. Миссис Гарднер, составлявшая на кухне список покупок, просунула голову в дверь. Конрад беспомощно развел руками — «Не знаю, в чем дело». Миссис Гарднер понимающе кивнула и стала успокаивать мужа.

Минут десять спустя Конрад читал на кухне список покупок.

— Даже не знаю, что могло так расстроить мистера Гарднера. Мы обсуждали одно стихотворение…

— С ним это часто бывает, — сказала миссис Гарднер. — Это из-за удара. Эмоции, которые мы обычно контролируем, у него прорываются на поверхность.

— И вдруг он стал говорить что-то о жестокости и страхе, о том, что они правят жизнью.

Миссис Гарднер сначала ничего не ответила, потом посмотрела в сторону спальни.

— Я думаю… наверно, муж говорил о жизни вообще, о мире. Он как-то пояснил свои слова?

— Нет.

— Ну, я думаю, это общие рассуждения. Льюис иногда становится очень пессимистичен, — в ее голосе уже не звучала сладкая южная напевность.

Конрад ходил за покупками минут сорок. В домик Гарднеров он вернулся с двумя огромными полиэтиленовыми пакетами, полными разных разностей. Дверь открыла миссис Гарднер. У нее был очень взволнованный вид.

— Конни… э-ээ… поставь, пожалуйста, сумки прямо здесь и сходи в магазин еще раз… принеси мне… губки и жидкость для посудомоечной машины…

— Я принес жидкость, миссис Гарднер.

— То есть мешочки для пылесоса. Принеси мешочки, ладно?

Секунду Конрад удивленно смотрел на хозяйку. Потом из спальни послышался громкий мужской голос. Сначала Конрад подумал, что это мистер Гарднер выплескивает эмоции. Но нет, не похоже. Мистер Гарднер не может говорить так громко и нагло.

Конрад поставил пакеты с покупками и пошел через гостиную в спальню.

— Конни, не надо! — громко прошептала миссис Гарднер.

Послышался удар о деревянный пол и звон разбитого стекла. Конрад сразу понял, что это бьются фарфоровые статуэтки, упавшие с полок под самым потолком.

— Хватит с меня ваших извинений! — рявкнул грубый голос.

Мистер Гарднер что-то сказал в ответ, но разобрать его слова было невозможно — он плакал. Конрад вошел в спальню. Мистер Гарднер сидел в своем кресле, задыхаясь и рыдая левой стороной лица. Правая застыла, как каменная. Пол у ног старика был усыпан белыми фарфоровыми осколками, их было множество — острых, как ножи, как иголки. На кровати, развязно задрав ногу, расположился плотный коренастый тип с красным лицом — теперь он вызывающе смотрел на Конрада. Черная бородка, усы, отросшие черные волосы зачесаны назад и свисают сальными прядями. На вид лет сорок пять. Широкая грудь, но и брюхо размером с хороший арбуз — ремень на джинсах под ним и не видно.

Очевидно, гордясь своими бицепсами, чернявый носил тугую белую футболку, короткие рукава которой открывали грубую татуировку — свернувшаяся змея с буквами «РУ» под ней. Тюремная наколка, с первого взгляда определил Конрад, — сплошные коллоидные шрамы. «РУ» означает «рожденный убивать». На коленях у наглеца лежала палка вроде тех, которые можно увидеть на аукционах по продаже скота, толстая, без всякой обработки, такой коров загоняют в загоны. Конрад поднял глаза к потолку. На белой полке не хватало целого батальона фарфоровых фигурок — они превратились в груду блестящих осколков на полу. Нетрудно было догадаться, как это произошло.

Чернявый уже угрожающе посмотрел на Конрада, смерил его взглядом и спросил у миссис Гарднер, подошедшей к двери:

— Кто это?

— Конни из фирмы «Картер: помощь на дому», — сказала она дрожащим голосом. — Он нам помогает по хозяйству.

Наглец опять повернулся к Конраду и снова окинул его взглядом с ног до головы.