Почти в тот же момент и прежде, чем наши путешественники успели понять, в чем дело и что вокруг них происходит, обсерватория, эспланада и сам пик Тэбали, – все разом скрылось у них из глаз, потонув в беспросветном мраке. Луна сразу вернулась к своему обычному пути благодаря внезапному прекращению действия магнита, который своей силой неудержимо притягивал ее к Земле. Только глухой гул и отдаленные раскаты, доносившиеся до наших путников из глубины пространства, свидетельствовали о том, что это внезапное разлучение Луны с Землей не обошлось без катастрофы. Огни, напоминавшие свет и блеск молнии, время от времени вздрагивали в облаках, клубившихся под Луной, и тотчас же угасали.

Между тем парашют, поддаваясь силе притяжения крупнейшей и тяжелейшей из двух планет, неудержимо спускался к Земле. Он падал до того быстро, что барометр-анероид поднимался на целых два градуса в секунду. А между тем находящимся в корзинке парашюта казалось, что он по-прежнему остается неподвижен. Ни малейшее колебание воздуха, ни едва приметное содрогание парашюта не говорили нашим путешественникам о быстроте и силе этого падения или полета.

Только пол корзинки – круглая деревянная плат-формочка, нагревавшаяся от быстрого движения, свидетельствовала об этом заметно повышающейся температурой. Сначала Норбер Моони не считал нужным умерить эту чрезвычайную быстроту падения, убежденный, что чем скорее они выйдут из верхних слоев земной атмосферы, тем лучше. По его расчетам, они расстались с Луной на высоте девять тысяч метров над уровнем моря. Когда стрелка барометра стала указывать высоту четыре тысячи пятьсот метров, то полагая не без основания, что теперь атмосфера, окружающая их, уже пригодна для дыхания, он решился привести в действие пружины, посредством которых совершалась разборка металлического остова парашюта и тогда некоторые отдельные части его могли быть выкинуты за борт вследствие чего сам парашют облегчался от части свое. го груза.

– Ну-ка, Виржиль! – проговорил Норбер Моони, снимая свой респиратор, – давай сбрасывать лишний груз, и живо!

Все, к великому своему удовольствию, услышали эти слова молодого астронома и стали отвязывать одну за другой составные части остова парашюта и сбрасывать их за борт. Падая несравненно быстрее, чем парашют, поддерживаемый своим сильно раздутым шелковым парусом в виде зонтика, эти металлические предметы быстро и бесследно пропадали в пространстве.

– Господа, еще несколько минут, – и мы будем на Земле! – заявил Норбер Моони, когда разборка остова парашюта была окончена. – Конечно, мы прибыли бы на Землю еще скорее, если бы не разобрали и не выкинули металлических частей нашего парашюта, но дело не в том, чтобы спуститься скорей, а в том, чтобы спуститься как можно осторожнее!

Видя, что молодой ученый свободно обходится без респиратора и кислородного резервуара, все остальные также последовали его примеру и сняли респираторы, считая их уже бесполезными.

Но, странное дело, никто из собравшихся в корзинке парашюта людей не думал даже радоваться и поздравлять другого с близким окончанием этого опасного и страшного путешествия. Вероятно, тяжелое, удручающее впечатление последних минут расставания с Луной не успело еще рассеяться и все еще лежало камнем на сердце у всех. Кроме того, мертвая, давящая тишина и глубокий мрак, в котором они совершали теперь свое последнее путешествие, также влияли на душевное настроение путешественников, весьма близкое к оцепенению.

Чувство, или состояние это, усиливалось в них по мере того, как окружающий мрак сгущался. Наконец, ко всему прочему присоединилось еще крайне неприятное ощущение сырости и пронизывающего холода: очевидно, они вступали теперь в полосу облаков.

Густой туман окружал их со всех сторон, так что на расстоянии уже одного аршина путешественники не только не узнавали один другого, но не могли ничего различать, несмотря даже на электрический фонарь, свет которого заволакивался каким-то густым белым облаком.

Норбер Моони попытался было воздействовать против этого всеобщего удрученного состояния и странного чувства апатии, которые он не без основания считал не только нежелательными, но даже безусловно опасными для всех, и потому, сделав над собой усилие, заговорил.

– Вот, господа, всего еще несколько минут, – громким, почти веселым голосом сказал он, – и мы очутимся на земле. Надеюсь, это совершится сравнительно медленно, но возможно, конечно, что первое соприкосновение наше с землей будет сопровождаться довольно сильным толчком. Чтобы ослабить силу этого толчка, нам следует прежде всего выбросить за борт все бесполезные предметы, какие только найдутся у нас здесь, начиная с кислородных резервуаров и респираторов, зачем они нам теперь?… Затем предупреждаю вас, друзья мои, что когда настанет решительный момент, о котором я своевременно предупрежу вас, надо уцепиться руками за круг верхних частей сетки, которая заменяет стенки нашей корзинки, и повиснуть на руках… Как вы полагаете, господа, сумеете вы удержаться на руках в течение нескольких секунд, хватит у вас на это силы? – спросил он, обращаясь прямо к Гертруде Керсэн, которая, положив голову на плечо доктора Бриэ и обхватив руками шею Фатимы, казалась особенно обескураженной и удрученной.

– Да, думаю, что могу, – отвечала она. – Но я положительно не могу не думать об этих несчастных, которых мы оставили там… Мысль о них постоянно мучает… Возможно ли, что мы в самом деле оставили их там?… Что они теперь думают о нас?… Что с ними будет там?., несчастные!.. Участь их должна быть ужасна!.. И к тому они так ненавидят друг друга!

– Я сделал все не только возможное, но даже и невозможное, чтобы увезти их с собой, – проговорил Норбер Моони, желая оправдаться в глазах Гертруды, – но все мои усилия разбились о непреклонную волю и упорство этого несчастного Каддура. Не мог же я пожертвовать жизнью всех нас, и вашей в том числе, и, кроме того, быть может, жизнью всех обитателей тех земных стран, с которыми должно было произойти столкновение Луны или, вернее, на которые должна была обрушиться Луна, придавив своей тяжестью все живущее? Я не счел себя вправе сделать это. Ведь еще две минуты – и катастрофа, непоправимая катастрофа, совершилась бы на наших глазах, и никто в мире не в силах был бы помешать этому! Теперь вы сами видите, что я не мог сделать иначе, как уступить силе необходимости и предоставить этих людей своей участи!

– Но скажите, чего же, собственно, хотел Каддур?

– Он требовал, чтобы мы оставили его врагов на Луне, и дошел до того, что силой воспротивился моему желанию увезти их с собой. Конечно, мы все время упорно отвергали такое бесчеловечное требование, причем я никак не мог ожидать, чтобы этот бедный карлик был способен проявить такое невероятное упорство, такую