Понятно, что Филипп Хадсмит очень расстроился. Он попросил меня объяснить все английской прессе так, чтобы проекту был нанесен, по возможности, меньший ущерб.

Я сразу же прервала отпуск и переслала из Мюнхена в редакции всех английских газет, распространивших обо мне клеветнические измышления, судебные приговоры по денацификации и ответ на эти обвинения — работа, стоившая мне тяжелого обострения болезни желудка.

Внезапный звонок из Лондона стал для меня неожиданностью. На проводе был Джон Грирсон,[461] всемирно признанный режиссер-документалист.

— Лени, — сказал он, — я хочу вам помочь. Это свинство, как с вами поступают. Дайте мне несколько роликов олимпийских фильмов. Я продемонстрирую их в моей телевизионной программе с соответствующим комментарием. Не падайте духом, вы должны подать на газеты в суд.

— Не могу, у меня нет для этого денег.

— Вы получите их от меня в качестве лицензионного взноса за ваш фильм. Наймите самого лучшего английского адвоката.

Вскоре Джон Грирсон доказал, что его обещания не пустой звук. В своей передаче «Этот прекрасный мир» он защищал меня на английском телевидении так, как никто до него не осмелился сделать. Его речь, вызвавшая у английской общественности сильный резонанс, достойна того, чтобы привести ее полностью, что я и делаю с чувством глубокой благодарности:

После выступления Грирсона телевидение продемонстрировало марафонский бег и другие фрагменты фильма «Олимпия».

Мои английские друзья аплодировали этой сенсационной передаче, особенно Филипп, при всем своем оптимизме расстроенный нападками прессы. Он попросил меня приехать в Лондон.

Только теперь я смогла поблагодарить Джона Грирсона, с которым лично еще не была знакома. В английском клубе мы обнялись как старые друзья. Перед всеми присутствовавшими он снял с меня туфлю и поцеловал ногу — просто сумасшествие. Как мне все это пережить? Грирсон настаивал на судебном преследовании клеветников, предложив взять на себя все расходы. «Дейли мейл» и другие английские газеты напечатали опровержение или интервью со мной, благодаря чему, к счастью, необходимость в судебном процессе отпала. Исключение составила «Дейли миррор», одна из наиболее читаемых газет Англии. Известный журналист, писавший для колонки «Кассандра», опубликовал злобный памфлет. Грирсон считал, что я должна подать в суд и на репортера, и на газету, тем самым создав прецедент.

Мистер Уолтерс, видный английский адвокат, решил взяться за это дело. В то время настроение в Великобритании относительно всего немецкого носило скорее негативный характер, и моим английским друзьям дали это почувствовать. Когда я гостила у друзей в Сассексе, каждый день перед домом толпились журналисты. А так как мне не хотелось с ними разговаривать, на стенах дома появилась свастика. Я решила немедленно уехать, но хозяева решительно запротестовали.

Первые беседы с адвокатом были какими угодно, но только не приятными. Я почувствовала себя отброшенной во времена допросов. Более основательно, чем американцам и французам, мне следовало отвечать на сотни вопросов, смысла которых часто не понимала. В первые часы я терпеливо все переносила, но потом начала нервничать и раздражаться. Наступил неприятный момент, когда мистер Уолтерс, член коллегии адвокатов, не захотел мне поверить, что я ничего не знала о лагерях уничтожения. От гнева и отчаяния я потеряла контроль над собой и, разъяренная, вцепилась ему в глотку. Подобное уже как-то случилось со мной много лет назад, при допросе во французской секретной службе, когда следователь потребовал подписать бумагу, что я знала о существовании концлагерей.

На следующий день в коллегии меня встретил полностью изменившийся мистер Уолтерс. Теперь наши беседы происходили в спокойной атмосфере. С чувством облегчения я заметила, что его недоверие исчезло и процесс против «Дейли миррор» в хороших руках. А так как решение суда должно было состояться только через несколько месяцев, я отправилась в Бремен. Там уже в течение нескольких дней меня ждал Карл Мюллер, который отважился еще раз запустить в прокат «Долину». Успех удивил всех. Демонстрацию фильма можно было продлить на четыре недели — рекордное время, которого Карлу Мюллеру в его корпоративном кинотеатре еще никогда и ни с одним фильмом не удавалось достичь.