– Мне от этой жизни ничего не надо. Только тебя.

– Меня, и горячую воду, и электричество, и маленький домик в глуши, и государства, которое не требует твою жизнь в обмен на такие мелочи.

– Нет, – упрямо повторила Татьяна. – Только тебя.

Александр завязал ей голову шарфом и всмотрелся в побледневшее личико.

– И государства, которое не требует твою жизнь в обмен на меня.

– Должно же государство что-то требовать, – вздохнула она. – В конце концов, оно защищает нас от Гитлера.

– Да. Но кто защитит тебя и меня от государства?

Татьяна крепче сжала руки. Она должна любой ценой помочь Александру. Но как? Каким образом? Как спасти его?

– Разве не видишь? Мы живем в государстве, где постоянно идет война. Коммунизм – это война с тобой и со мной. Поэтому я и хотел спрятать тебя в Лазареве. Пока война не окончится.

– Ты выбрал не то место, – покачала головой Татьяна. – Сам сказал, что во всем Советском Союзе не найдется безопасного уголка. Кроме того, война будет долгой. Немало времени уйдет на то, чтобы переделать наши души.

Александр стиснул ее и пробормотал:

– Я скоро вообще перестану с тобой разговаривать. Ты когда-нибудь забываешь то, что я сказал?

– Ни единого слова. Ты же знаешь. И каждый день я боюсь, что больше у меня ничего не осталось, – заверила Татьяна и, просветлев, добавила: – Хочешь услышать шутку?

– Просто умираю.

– Когда мы поженимся, я буду делить с тобой все беды и печали.

– Какие беды? Нет у меня никаких бед, – проворчал Александр.

– Я сказала, когда мы поженимся, – поправила Татьяна. Распухшие от слез глаза сияли. – Ты должен признать, что твое желание погибнуть на фронте, дабы я могла жить и дальше в Советском Союзе, и мое намерение повеситься над ванной, что бы ты смог жить в Америке, – довольно забавная история, причем остроумно рассказанная. Не думаешь?

– Угу. Но поскольку родственников у нас нет, то некому будет ее поведать.

– Именно, – кивнула Татьяна. – Совершенно в греческом стиле, не находишь?

Она улыбнулась, но тут же сморщилась.

– Как это только у тебя выходит? – усмехнулся он. – Суметь найти утешение даже в этом!

– Потому что сам хозяин меня утешает, – пояснила она, целуя его в лоб.

– Ничего себе хозяин! Не способен заставить даже такую крохотную тростинку, как моя жена, остаться в Лазареве!

– Что, муженек? – встрепенулась она, ощутив его взгляд. – О чем ты думаешь?

– Таня… у нас с тобой был только один момент. Единственный момент во времени, твоем и моем, один только миг, когда была возможна другая жизнь.

Он поцеловал ее в губы.

Подняв голову от мороженого, Татьяна увидела военного, смотревшего на нее с другой стороны улицы.

– Я знаю этот момент, – прошептала она.

– Жалеешь, что я тогда перешел улицу?

– Нет, Шура. До встречи с тобой я и помыслить не могла о жизни, отличной от той, которой жили мои родители, дед с бабкой, Даша, я, Паша. Просто понятия не имела. И не мечтала о таком, как ты, когда ребенком играла в Луге. Ты дал мне возможность бросить всего лишь взгляд, заглянуть за занавес, где идет совсем иная жизнь. Прекрасная. А что я сумела показать тебе?

– Что Бог есть, – ответил Александр.

– Именно. И я чувствовала твою потребность во мне даже в разлуке. На огромном расстоянии. Я здесь для тебя. И так или иначе мы вместе все исправим. Исцелим. Вот увидишь. Ты и я, мы с тобой сумеем все.

– Как? И что теперь? – долетел до нее голос Александра.

Глотнув морозного воздуха, Татьяна ответила, стараясь говорить весело и уверенно:

– Как? Еще не знаю. Что теперь? Теперь мы слепо устремимся в густой лес, на противоположной опушке которого ожидают нас последние дни короткой, но такой ослепительно счастливой жизни на этой земле. Ты идешь мужественно сражаться за меня, капитан, и останешься живым, как обещал, и постараешься отвязаться от Дмитрия…

– Татьяна я мог бы убить его. Не думай, что мне это в голову не приходило.

– Хладнокровно? На это ты не способен. А если бы и смог, сколько, по-твоему, Господь защищал бы тебя на войне? И меня в Ленинграде?

Она помедлила, пытаясь поймать ускользающие мысли. Она и сама подумывала об этом, но почему-то чувствовала, что не Всемогущий Господь удерживает Дмитрия на этой земле.

– А ты? Что остается тебе? – не уступал Александр. – Вряд ли ты пожелаешь вернуться в Лазарево.

Татьяна, улыбаясь, качнула головой:

– За меня не волнуйся. После прошлой зимы я все выдержу. И готова к худшему.

Она обвела рукой в варежке щеку Александра и мысленно добавила: и к лучшему тоже.

– Иногда, правда, я задаюсь вопросом, что лежит впереди, словно нуждаюсь в том, чтобы именно Ленинград вымостил мой путь в… не важно. Я здесь, неизвестно, надолго ли, но здесь. И здесь останусь. И не дрогну ни перед чем.

Сердце колотилось так, что было больно дышать. Татьяна прижала его к себе.

– Жалеешь, что перешел тогда улицу, солдатик?

Александр зажал ее руку между ладонями.

– Таня, я влюбился с первого взгляда. Та беспутная жизнь, которую я вел, начало войны… Полная неразбериха в казармах, люди, дерущиеся за то, чтобы снять деньги со счетов, за каждую банку тушенки в магазине, скупающие весь Гостиный Двор, записывающиеся добровольцами, посылающие детей в лагеря…

Он осекся.

– И посреди всего этого хаоса вдруг ты! – страстно прошептал он. – Сидишь одна на скамье, невероятно молодая, ослепительно светлая и прелестная, и ешь мороженое так самозабвенно, с таким удовольствием и поистине мистическим восторгом, что я глазам поверить не мог. Словно в мире в это солнечное воскресенье больше ничего не было. Я говорю это для того, что, если тебе когда-нибудь в будущем понадобится сила, а меня не окажется рядом, тебе не нужно будет долго искать. Ты, в босоножках на высоких каблуках и совершенно невероятном платье, ешь мороженое во время войны, перед тем как отправиться туда, не знаю куда, чтобы принести то, не знаю что, и не питаешь ни малейших сомнений, что найдешь все требуемое. Именно поэтому я и перешел тогда улицу, Татьяна. Поскольку верил: ты это найдешь. И верил в тебя.

Александр вытер слезы с ее щек и, сняв варежку, прижался теплыми губами к узкой ладони.

– Но если бы не ты, я вернулась бы домой с пустыми руками.

– Ничего подобного. Это не ты пришла ко мне, а я – к тебе. Потому что у тебя уже была ты. И знаешь, что я принес тебе?

– Что?

Александр сглотнул, прежде чем ответить: