недовольный читатель. Справедливые слова, обоснованное недовольство. Потому автор снова возвращается к своим на время забытым героям.

Когда снег выпадает, деревьев не сажают — это знает каждый. Упустив время, Шамилов был вынужден вопрос с тополем отложить до весны. Но к делу не остыл, от замыслов своих не отказался. Дела у его шакирда идут на лад, решил он, можно дать себе немного отдыха. Заодно подумать и о других пунктах плана по сохранению памятников старины.

Как вы помните, пункт насчет лачуги с булыжным очагом и окном, затянутым пузырем, был безжалостно исковеркан. Крепко переживал тогда Шамилов. Но в конце августа он поехал в Каратау на учительскую конференцию и заодно посмотрел там спектакль, который ставил театр из Уфы. И снова в Шамилове вспыхнул азарт. В этом спектакле, заполнив всю сцену, раскинулся аул. Артисты, они на выдумку хитры, взяли и расставили игрушечные дома. Даже мечеть есть, совсем как настоящая. В домах огни зажигаются, дым из труб идет, ворота, двери, все как положено.

Шамилов принялся за работу. Все вечера напролет с пятью-шестью учениками проводит в школе. Один у него из жердочек срубы ставит, другой двери, оконные рамы стругает, третий печи выводит, четвертый плетни плетет, пятый два тополя из веток и бумаги делает. Сам Шамилов в дальнем углу класса на большом столе готовит место для аула, ландшафт возводит. По его расчетам, макет старого Куштиряка к весне будет готов.

И за всеми этими заботами Шамилов чуть не проморгал самое важное. Шумные, на весь аул, предсвадебные хлопоты Зарифа Проворного сбили его с толку. И Гата довольный ходит, на лице улыбка, даже «ых-хым» свое теперь говорит мягко: «Эх-хем». А если Танхылыу невеста Гаты, так и Шамилову беспокоиться не о чем. Пусть только весна настанет. Хочет Фаткулла Кудрявый не хочет, а навалятся дочка с зятем, никуда не денется, даст место для тополя.

Да, увлекся Шамилов, хотел хоть в игрушке, но увековечить старый аул и упустил из рук уздечку событий. Хорошо еще, у жены его Асылбике нюх оказался чуткий.

Если бы и она оплошала, остался бы учитель, извините, в дураках.

Дело было так. Однажды вечером, вернувшись из школы раньше обычного, Шамилов сел смотреть телевизор. Запыхавшаяся, вернулась откуда-то жена, поспешно скинула пальто и прошла к мужу. Села рядом и прильнула к нему. Зимний морозец и свет еле сдерживаемого торжества разрумянили лицо Асылбике. С таинственной улыбкой она ждала, когда Шамилов повернется к ней. По всему видно, новость принесла, такую новость, что еле удерживает, сейчас выплеснет.

Но Шамилов, не отрываясь от телевизора, приложил палец к губам, дескать, помолчи пока. Шла передача о новых обрядах. Интеллигентный человек, внимательный к новостям культуры и искусства, такого пропускать не должен.

В центре передачи, словно рубин в золотом кольце, — картины свадьбы. Через весь экран с шумом несутся украшенные разноцветными лентами, воздушными шарами машины, распахиваются широкие двери роскошного Дворца бракосочетаний. Брачующиеся молодые, пара за парой, встают перед толстой женщиной с двойным подбородком и сытым лицом. Женщина, уткнувшись в бумагу, держит пламенную речь.

Заслушавшись плавной красивой музыкой и горячими словами толстухи, Асылбике чуть не забыла, с чем прибежала.

— Послушай-ка, отец, может, и у нас такую свадьбу сыграть? — сказала она, обняв мужа за плечо.

— А почему не сыграть? Чем Куштиряк хуже их? — сказал Шамилов и с довольным видом ткнул пальцем в телевизор. — Возьмем и сыграем вот так же свадьбу Гаты и Танхылыу. На зависть всей округе!

Асылбике отскользнула от мужа и презрительно посмотрела на него.

— Гаты? — усмехнулась она язвительно. — Чья это баба принесла, что Гата на Танхылыу женится? Пусть держит карман пошире.

— Глупая, — сказал Шамилов безмятежно. — «Чья баба»… Весь аул об этом говорит. Гата сам говорит.

— Может, и Танхылыу говорит?

— Какая разница? Заяц пойман — освежеван, — рассердился учитель, еще раз доказав, что и ему, как и другу-критику, образные выражения не чужды.

Но лишь это и доказал, ничего больше.

По телевизору началась другая передача. Шамилов встал, сладко зевнул и собрался идти спать. Но вдруг повернулся и схватил Асылбике за локоть.

— Выкладывай! Все как есть! — сказал он, почуяв, что есть у жены какая-то новость, которая не дает ей покоя.

Но жена, видно, уже успела обидеться — решила поднять цену своему секрету. Молча прошла в соседнюю комнату, переоделась, вышла, начала прибираться и только после уговоров Шамилова сказала, посмеиваясь:

— Танхылыу потешается, а вы с Гатой поверили, ротозеи! Пока вы тут ночь напролет из пустого в порожнее переливали, птиц. а-то любви на чужие ворота села.

— Ых-хым, — повторил учитель любимое выражение ученика, — а на чьи верота? Ты думай, что болт… Зная говоришь или сплетни притащила?

— Сплетни! Еще неизвестно, кто их больше таскает, — снова было обиделась Асылбике, но тут же успокоилась, как-никак предстояло приятное дело: не разлив, не расплескав, подробно рассказать о том, чему была свидетельницей.

…Вчера она ходила в Яктыкуль. Дела сделала, в гостях посидела, припозднилась, домой вышла уже в самую ночь.

Асылбике — куштирякская женщина. Подойдя к аулу, она сошла с санной дороги и завернула на тропку, идущую через урему напрямик, — срезала угол. Вдруг за кустами послышался чей-то приглушенный голос. Асылбике перепугалась. Разве добрый человек будет в такую темь, в такой глуши в кустах прятаться?

В жару и в ознобе, спотыкаясь, понеслась она обратно. Но вдруг встала как вкопанная, постояла минутку и крадучись пошла на голос. Хвала тебе, Асылбике! Еще раз доказала, что из всех чувств самую большую власть над женщиной имеет любопытство. И не только в Куштиряке.

Она подошла поближе. Среди мелколесья стояли двое на лыжах, но кто, не узнать. Асылбике присела под куст и прислушалась. Разговор доносился обрывками, так что и по голосу не поймешь.

«…Думала, рукой уже махнул…» — это женский голос. «Эх, глупая…» — сказал мужчина. Дальше Асылбике не разобрала, эти двое перешли на шепот. Тень поменьше нырнула в объятия большей, и — чмок, чмок, чмок, чмок — Асылбике насчитала четыре поцелуя. Потом меньшая махнула лыжной палкой, крикнула: «Завтра к Разбойничьей выйду! Пока!..» — и прошла мимо куста, под которым притаилась Асылбике.

Это была Танхылыу. Асылбике, вся в поту от волнения, стала вглядываться в другого лыжника. Но тот словно язык проглотил. Постоял молча, раззява, и, что-то напевая под нос, повернул в сторону Яктыкуля.

Поначалу он шел не спеша, плавным шагом, только иной раз оттолкнется палками и проедет немного. Асылбике, стараясь не скрипеть валенками, втянув голову в плечи, семенила шагах в тридцати сзади. Ничего, что обратно