Кто-то даже попытался отстреливаться. «Паппенхайм» сумел развернуться и произвести бортовой залп по «Валленштейну», но едва ли ему удалось дать достойный ответ на атаку Хонор. Бортовая стена «Валленштейна» отразила энергетический удар «Паппенхайма» с пренебрежительной легкостью, а противоракетные расчеты сумели, несмотря на близкое расстояние, перехватить все те немногие ракеты, которые хевам удалось запустить.

Затем эскадра Хонор произвела второй залп – и ответного огня не последовало. Пять неприятельских кораблей получили такие повреждения, что уже не могли считаться боевыми единицами, а от остальных остались лишь обломки, подающие сигналы бедствия спасательные модули да выброшенные в пространство и не погибшие благодаря скафандрам люди.

– Прекратить огонь! – поспешно приказала адмирал, чтобы ее стрелки не добивали остатки.

Люди повиновались мгновенно, и Харрингтон даже удивилась этому, зная, насколько сильна в их сердцах жажда мести. Возможно, они тоже были ошарашены масштабами своего триумфа.

Хонор подумала, что это сражение наверняка войдет во все учебники как «битва при Цербере», однако испытывала не торжество, а ужас. Она никак не могла предвидеть гибель стольких людей: погибших оказалось больше, чем в Четвертой битве при Ельцине; еще более ошеломляло то, с какой молниеносной быстротой все произошло. Наверное, пришла ей в голову невеселая мысль, правильнее будет писать не «битва», а «бойня при Цербере». Не хевы, а птенчики, брошенные в пруд, кишащий голодными саблезубыми щуками! Впервые за долгие годы военной службы Хонор выиграла битву, вообще не понеся потерь. С ее стороны не было даже ни одного раненого!

Она снова взглянула на монитор. Транспорты изменили курс, тщетно пытаясь удрать за гиперграницу, но шансов у них не было. За одним гнался на «Крашнарке» Скотти Тремэйн, а за другим, на «Барбароссе», Джеральдина Меткалф. Преградить им путь было некому, ибо единственный тяжелый крейсер хевов, выделенный в прикрытие, оказался под огнем с левого борта всех кораблей Хонор, за исключением самого «Фарнезе», с его поврежденным бортом. Термоядерный взрыв даже не разнес «Рапиру» на части: мгновенная слепящая вспышка обратила в ничто и сам корабль, и весь его экипаж.

Глубоко вздохнув, Хонор нажала кнопку коммуникатора.

– Флагман – всем кораблям, – сказала она, – вы молодцы, ребята! Вам есть чем гордиться, но оснований для гордости будет еще больше, если удастся подобрать и спасти всех уцелевших. Плевать, откуда они, с Народного флота или из БГБ. Я...

Она осеклась и подняла голову, забыв отключить связь: Уорнер Кэслет отстегнул противоударную раму своего кресла и поднялся на ноги. Повернулся лицом к Харрингтон, вытянулся по стойке «смирно» и отточенным движением, как на параде, вскинул руку в салюте. Хонор хотела что-то сказать, но тут один за другим начали подниматься со своих мест все офицеры мостика, неотрывно глядя на своего шкипера. Несколько мгновений царила тишина, в центре которой находилась она, омываемая шквалом всеобщего ликования. Ей не нужно было слов, чтобы ощутить в полной мере, что значили для них эта победа и захват транспортов. И Хонор вдруг поняла, что вся Вселенная, затаив дыхание, ждала этой минуты.

А потом флагманский мостик буквально взорвался ликующими воплями. Слабые попытки Хонор утихомирить людей тонули в восторженном многоголосье. Кто-то включил громкую корабельную связь, и гам усилился: изо всех отсеков летели приветствия и поздравления. Затем в этот триумфальный рев включились и остальные экипажи. Перекличка торжествующих победителей казалась способной потрясти Галактику, а посредине этого могучего, бурного, ослепляющего и очищающего, как взрыв сверхновой звезды, шквала неподвижно сидела адмирал леди Хонор Харрингтон.

«Они сделали это!» – осознала она крохотным участком мозга, даже на волне ликования сохранившим способность мыслить. Эти люди, прошедшие испытание Адом, сделали для нее невозможное – они покорили сам Ад. Сейчас она просто не способна была думать, планировать, предугадывать, ждать. И неважно было, что это она вела их к победе, неважно, что они совершили невозможное, то, чего никто никогда не совершал. Все не имело значения.

Во всей Вселенной теперь значение имело лишь одно: она увезет их домой. А они увезут ее.

Граф Белой Гавани сидел у терминала, просматривая очередной из осточертевших ему за последние восемь месяцев тоскливых отчетов. Потери и повреждения, пропавшие корабли, погибшие люди... миллионы, миллиарды долларов вылетели в трубу...

Громких успехов, которыми Эстер МакКвин ознаменовала переход к новой военной политике, хевы более не добивались: наученный горьким опытом Королевский флот больше не проявлял беспечности. Но и наступательная способность, так долго отличавшая в этой войне Альянс, оказалась исчерпанной. Хевы еще не перешли к широкомасштабному наступлению, но определенно перехватывали инициативу: оперативный темп явно задавали МакКвин и Букато. В отличие от гражданина Кляйна новый Военный секретарь не боялась риска и понимала, что нельзя купить победу без потерь.

Оторвав глаза от экрана, адмирал устало провел рукой по волосам, в которых, после битвы при Василиске, изрядно добавилось седины, и поморщился, когда его взгляд упал на застывшую в настенном дисплее все еще светившуюся язвительно-красными точками звездную карту системы Барнетта. Народная Республика и Томас Тейсман не сидели сложа руки. Поскольку никакой атаки со стороны Восьмого флота не последовало – Александер вынужден был задержаться и прикрывать Василиск, пока ему на смену не удалось собрать какие-нибудь другие, мало-мальски надежные силы, – Тейсман совершил с Барнетта дерзкий рейд на Сибринг и увел ударную группировку назад на Барнетт прежде, чем Феодосия Кьюзак успела узнать об этом маневре и как-то отреагировать. Правда, представлялось маловероятным, чтобы она, учитывая шок, в который последние успехи хевов повергли командование и политическое руководство Альянса, получила разрешение ради атаки на Барнетт оставить без прикрытия звезду Тревора, но удар Тейсмана был столь стремителен, что и получив санкцию, она все равно не успела бы ничего предпринять.

«Что, – подумал адмирал с горечью, окрашенной уважением и восхищением, – лишний раз доказывает одно: всякий, дающий столь даровитому флотоводцу, как Тейсман, время на восстановление сил, своими руками роет себе могилу.

Черт подери, нам следовало ударить по Барнетту два года назад! Но раз уж не получилось тогда, то почему бы не ударить сейчас? Какого черта Адмиралтейство и Объединенный штаб не дают нам действовать?»

Впрочем, Белая Гавань задавал себе эти вопросы скорее для проформы. Чтобы выпустить пар. Ответ был ему прекрасно известен. Альянс просто-напросто боялся... и ему было что терять.

Эта мысль заставила графа негодующе фыркнуть, однако это была правда. Насколько он знал, королева Елизавета и Протектор Бенджамин желали вернуть утраченную инициативу не меньше, чем он сам, а ставить под сомнение боевой дух сэра Томаса Капарелли адмиралу и в голову не приходило. Дородному и вальяжному Первому Космос-лорду можно было поставить в вину что угодно, но никак не отсутствие мужества. Но даже при том, что Елизавета и Бенджамин являлись главами самых влиятельных держав Альянса, оставались еще и мелкие союзники, смертельно напуганные случившимся и вовсе не желавшие разделить судьбу Занзибара, Ализона и Василиска. Более того, даже в самих Звездном Королевстве и Протекторате Грейсон уже не наблюдалось того монолитного единства, о котором мечтали их правители.