– Ты не лжешь? – с надеждой спросила Кэтрин.

– Клянусь Господом, слова мои искренни.

– А священнику ты покаешься?

– Да, – с робкой улыбкой ответил он.

– Ах, Эдвард, я три долгих месяца молила Господа о твоем обращении!

– И я спасен твоими молитвами! – пылко воскликнул Эдвард, заключил жену в объятия и нежно поцеловал, сгорая от стыда.

Епископ Солкот переметнулся на сторону католиков, епископ Гардинер вернулся в Винчестер, а парламент удовлетворил все требования королевы Марии, кроме одного – возвращения Англии в лоно Римской церкви. О терпимости больше не вспоминали. Архиепископа Кранмера и протестантских епископов Хью Латимера и Николаса Ридли обвинили в ереси и заключили в Тауэр.

Тридцатисемилетняя королева мечтала о муже-католике, и спустя месяц после коронования остановила свой выбор на Филиппе II, короле Испании, сыне императора Карла V. Владыка Священной Римской империи заручился поддержкой советников королевы (в частности, графа Пемброка) и отправил им в дар две тысячи крон. Парламент выразил недовольство вмешательством Испании в государственные дела Англии, но Мария резко пресекла возражения.

Ни у кого не осталось сомнений в могуществе властной королевы. В январе Томас Уайетт-младший, сын известного поэта и государственного деятеля эпохи Генриха VIII, собрал в Кенте бунтовщиков и двинулся на Лондон. Графу Пемброку удалось расправиться с мятежниками, а заодно отправить на плаху леди Джейн Грей и ее мужа, обвиненных в связи с заговорщиками. Сводная сестра Марии, Елизавета, тоже оказалась под подозрением, но, в отсутствие каких-либо доказательств, ее попросту сослали в Вудсток, загородную королевскую резиденцию.

Епископ Солкот тем временем изгнал из епархии свыше пятидесяти священников, которые, продолжая исполнять его предыдущие указания, проводили богослужения по протестантскому обряду.

В июне 1554 года маркиз де лас Новас, посланник короля Испании Филиппа II, прибыл в Плимут со свадебными дарами, и граф Пемброк с великими почестями принял его в своем дворце Уилтон-Хаус. На церемонии присутствовали Генри Герберт, сын графа Пемброка, шериф графства и двести дворян, среди которых блистал и владелец Авонсфорда Томас Форест.

Спустя две недели в Саутгемптон пришла королевская флотилия. Король Испании со свитой проследовал в Винчестер, где епископ Гардинер торжественно обвенчал Марию и Филиппа, а граф Пемброк вручил жениху церемониальный меч защитника королевства.

Форест объяснил Эдварду Шокли, что по брачному договору Филипп не имеет права вмешиваться в государственные дела и никогда в одиночку не займет английский престол, зато упрочение связей с Испанией пойдет на благо развитию торговли с испанскими колониями в Новом Свете и в Голландии. Эдвард, как и многие его соотечественники, угрюмо вздохнул:

– Английский престол не для испанских выскочек.

В последнее время Абигайль Мейсон вела себя скромно и неприметно – на это были свои причины. В августе 1553 года она ясно представляла себе дальнейшее развитие событий.

– Истинную веру запретят, в каждой церкви будут служить католические мессы, – с отвращением объясняла она мужу. – Надо уезжать отсюда.

– Куда? – изумленно спросил Питер.

– В Женеву, – решительно заявила она.

– Но ведь на это деньги нужны! – в отчаянии вскричал он.

– Господь нас не оставит.

Спасаясь от кровавого режима Марии Тюдор, Англию покидали в основном люди зажиточные, дворяне и ученые; простые ремесленники, стесненные в средствах, не могли позволить себе такой роскоши, и в Саруме об этом никто даже не помышлял.

Для Абигайль Мейсон Женева была священным городом – там жил Жан Кальвин, великий протестантский богослов и реформатор.

– Женева – град Господень, – напомнила она Питеру.

Кальвин установил в городе суровый протестантский режим, строгостью превосходящий даже католическое рвение королевы Марии. Именно Кальвина Абигайль Мейсон считала истинным праведником, в отличие от прочих деятелей протестантского движения, таких как Мартин Лютер, требовавший консервативных реформ католицизма, или Ульрих Цвингли, настаивавший на том, что Святое причастие – не таинство, а напоминание об искупительной жертве Христа. Жан Кальвин разработал основную идею Реформации о бессилии человечества и всемогуществе Бога, иначе говоря, создал учение о предопределении, основанное на библейских текстах.

Упоминания о предопределении существовали еще в трудах святого Августина, однако Католическая церковь считала это ересью, поскольку предопределение отрицает свободу выбора, равно как и возможность встать на праведный путь и достичь Божией благодати. Эдвард Шокли, хоть и склонялся к протестантству, эту доктрину принять не мог.

– Если все предопределено, то ни молитвы, ни добрые дела не помогут, потому что судьбы не изменить, – жаловался он.

Абигайль Мейсон, однако же, свято верила в предопределение.

– Господь знает, кого избрать, а кого нет, – наставляла она мужа.

– Значит, нас Он избрал?

– Возможно, – отвечала Абигайль. – Мы должны верить и повиноваться воле Господа. Раз в Англии сейчас презрели Слово Божие, то надо перебираться в Женеву.

Мейсоны начали готовиться к переезду, но так и не покинули Сарум.

В конце августа 1553 года жена Роберта Мейсона, двоюродного брата Питера, неожиданно умерла родами, оставив мужа с новорожденным младенцем и выводком ребятишек. Абигайль, узнав об этом, самоотверженно вызвалась помочь родственнику.

– Мы остаемся, – со слезами на глазах объявила она Питеру. – Господь нас осудит, ежели мы бросим родича в беде.

– Значит, в Женеву мы не поедем?

– Нет, не поедем. Наш удел – терпеть гонения здесь, – скорбно возвестила Абигайль.

– Что ж, придется пожитки распаковывать, – с облегчением вздохнул Питер.

Теперь Абигайль вела хозяйство на два дома – на Кальвер-стрит в Солсбери и в близлежащей деревне Фишертон, где жил Роберт.

Тем временем у Эдварда Шокли забот хватало.

В Саруме выдалось три неурожайных года подряд, и жители пятиречья приуныли. Вдобавок рост суконного производства привел к избытку ткани на рынке.

– Наш фламандец – прекрасный торговец, – говорил Эдвард Форесту, – но купцы-предприниматели жалуются, что в Антверпене слишком много сукна и цены падают. Может, не стоит сейчас обзаводиться еще одной мануфактурой?

– А что произойдет, когда рынок перенасытится? – с улыбкой спросил Форест.

– Купцы разорятся, – ответил Шокли.

– Совершенно верно, – кивнул Томас. – Через год-другой наступит кризис, но это не страшно, потому что мы начнем скупать сукно по бросовым ценам. Моих денег хватит на десяток кризисов. Не беспокойся, берись за работу.