Перед уходом он негромко обратился к Форесту:

– Как по-твоему, король выздоровеет?

Форест ободряюще коснулся его руки:

– Займись-ка ты лучше нашим предприятием, в политику и религию нам вмешиваться незачем. Будем следовать примеру епископа Солкота. А если вдруг что случится, главное – не высовываться.

На обратном пути фламандец пребывал в прекрасном расположении духа – он, хоть и сознавал, что теперь полностью зависит от Фореста, рад был избавиться от долгов. У городских ворот он с радостным вздохом спросил у Эдварда:

– Ну, где в вашем Саруме гулящих девок искать?

Эдвард уже давно приметил, что лицо Абигайль Мейсон всегда сохраняет спокойное, бесстрастное выражение – на высоком бледном челе ни морщинки, каштановые волосы гладко зачесаны, впалые щеки и острый подбородок неподвижны, губы скорбно поджаты; вся она словно бы вычерчена на холсте уверенной рукой тюдоровского живописца. В уголках губ сквозила горечь, но карие глаза, окруженные глубокими тенями, глядели на мир уверенно, с невозмутимым спокойствием. Несколько поколений назад Абигайль постриглась бы в монахини.

Двадцативосьмилетняя Абигайль Мейсон хотела ребенка, но все было напрасно. Она не знала, почему не может понести. Особой страсти к мужу она не испытывала, однако была уверена, что дело не в этом. Неужели она бесплодна? Все Мейсоны отличались плодовитостью; в семье Роберта, двоюродного брата мужа, было шестеро здоровых ребятишек. И все же Абигайль свято верила, что в один прекрасный день родит младенца.

Она ежедневно молила Господа даровать ей дитя, с жадностью разглядывала малышей на улицах города, а при виде жены Роберта, кормящей сына, в глазах Абигайль вспыхивал завистливый огонек; за это прегрешение она себя сурово укоряла.

Отец Абигайль, переплетных дел мастер, исповедовал лютеранскую веру и всем своим детям внушал, что жизнь – юдоль страданий и мрака, а удел человеческий – смиренное терпение. Абигайль покорно терпела и истово страдала.

Питер Мейсон, ножевых дел мастер, в отличие от остальных родственников, был жилист и худощав; до странности хрупкое тело венчала тяжелая круглая голова с намечающейся лысиной. С женой он обращался ласково и нежно, с широкого лица не сходила добродушная улыбка. Жили супруги в том же доме, где некогда располагалась мастерская Бенедикта Мейсона; впрочем, колоколов там вот уже тридцать лет не отливали. Питер тоже хотел ребенка, а в остальном жизнью был вполне доволен.

Абигайль считала, что мужу не хватает упорства и целеустремленности – и в повседневной жизни, и в служении Господу. Она долго уговаривала его уничтожить поганый витраж в церкви Святого Фомы. Впрочем, Абигайль смирилась с недостатками мужа, напоминая себе, что следует довольствоваться малым, так что жили супруги в мире и согласии.

Теперь Абигайль не давало покоя только одно дело, по-прежнему остававшееся неисполненным, о чем она и напомнила мужу, вернувшись домой из церкви.

Питер неохотно кивнул, раздумывая, как бы отложить неприятное поручение до следующего дня.

Нелли Годфри ушла с постоялого двора Святого Георгия в обществе торговца из Антверпена. Ее не оставляло чувство, что с фламандцем будет сложно справиться – высокий, крепко сбитый здоровяк вина выпил много, но не захмелел. Впрочем, обращаться с мужчинами Нелли умела. Вот и сейчас она уверенно вела торговца к своему дому; он приобнял ее за плечи и привлек к себе, но Нелли со смехом отстранилась:

– Да погоди же ты!

Нелли Годфри, смешливая, бойкая и необычайно чувственная, неизменно привлекала мужчин к себе, словно бы источая плотское вожделение. Ладную фигуру облегал алый корсаж с полураспущенной шнуровкой, подчеркивавший высокую грудь под тонкой белоснежной сорочкой; из-под игривого кружевного чепца выбивались каштановые кудри; пышная юбка, присобранная на талии, чуть прикрывала точеные лодыжки, не касаясь изящных сафьяновых башмачков. С очаровательного личика не сходила ослепительная улыбка, а ярко-синие глаза лучились смехом. От тела Нелли веяло жаром и головокружительным ароматом драгоценного мускуса.

– Эта женщина создана для любви, – однажды сказал Томас Форест своему приятелю Шокли.

Нелли и самой нравилось завлекать мужчин – ее это возбуждало. Любовников притягивали не только ее искусные ласки и пышные формы; в постели она словно бы раскрывала перед ними свою беззащитную, ранимую душу. Ее нисколько не смущало, что она зарабатывает на жизнь, торгуя своим телом. К случайным любовникам она относилась с нежностью, хотя предпочитала находиться на содержании у богатых горожан. Впрочем, самым важным она считала не плату за свои услуги, а непрошеные подарки. Оставшись в одиночестве, она раскладывала безделушки на кровати и часами перебирала их, сдерживая невольные слезы:

– Этот в меня влюблен, а этому я дороже жены…

Евстахий Годфри, старый отшельник, умер в своей келье шестьдесят пять лет назад. Семейство Годфри окончательно обнищало; дед Нелли растратил последние деньги, отец был горьким пьяницей, и тринадцатилетняя Нелли с братом Пирсом остались сиротами. Пирс освоил плотницкое ремесло и помогал единственной сестре, однако теперь сторонился ее, не одобряя распутного поведения.

– Не забывай, мы из господского рода происходим, – укорял ее он, хотя с тех пор, как Годфри были владельцами Авонсфорда, прошло уже двести лет и сменилось семь поколений.

– Благородным происхождением не прокормишься, – с усмешкой отвечала Нелли.

Некогда Евстахию досаждало, что славное имя Годфри носят и его однофамильцы, презренные лавочники, а теперь уважаемые торговцы недовольно морщились при каждом упоминании Нелли Годфри:

– Гулящая девка нам не родня!

И неудивительно, ведь отпрыск купеческого семейства Годфри стал мэром Солсбери.

К двадцати двум годам Нелли денег не скопила; подарками любовников – украшениями и нарядами – она гордилась, но одной гордостью не проживешь, а годы уходят.

– Как дальше жить собираешься? – умоляюще спрашивал брат.

Нелли сердито отмахивалась и переводила разговор на другое: сидеть за прялкой или стать женой простого ремесленника ей не хотелось.

– Да тебя замуж никто не возьмет! – предупреждал ее Пирс.

Нелли, понимая, что он прав, дерзко заявляла:

– Ничего, что-нибудь придумаю!

Унылое существование в захолустном Саруме ее не привлекало.

Наконец они с фламандцем дошли до Кальвер-стрит, где жила Нелли. Торговец, чуть пошатываясь на ходу, напевал какую-то песенку. Остановившись у двери, он оглядел скромное жилье и захохотал на всю улицу:

– С этим домом ни один особняк не сравнится – здесь красавица живет!

– Ш-ш-ш! Соседей перебудишь! – пробормотала Нелли, втолкнула его в дом и повела наверх по лестнице.

Городские власти к Нелли Годфри не приставали: во-первых, у нее было много покровителей среди уважаемых горожан, а во-вторых, она вела себя осмотрительно. Владельцы постоялых дворов и трактирщики ее любили – Нелли приманивала богатых посетителей, но на людях держала себя скромно, не желая привлекать излишнего внимания. Время от времени некоторые богобоязненные жители Солсбери выражали недовольство, однако влиятельным покровителям Нелли всегда удавалось замять дело.