– Нарушают правила, – подсказала Дашка. На лавочку она не села, но подошла к качелям, подергала цепочки и, убедившись в прочности, взобралась на узкое сиденье. Качнулась, отталкиваясь ногами от земли.

– Именно. Нарушают правила. Она зациклена на этих своих правилах! Нельзя курить – это вредно. Нельзя есть свинину – это вредно. Нужно есть сырые овощи и вареную телятину – это полезно. Нельзя уходить из дому на ночь. Нельзя приводить в дом гостей… да куда ни сунься, ничего нельзя!

А пальчики дрожат. И курит он неумело, жадно вытягивая дым и быстро же его выпуская.

– Вас она из-за Таньки наняла, да? Думает, что ее убили?

– Да, – Дашка остановила качели и подняла влажноватый кленовый лист с отпечатком чьей-то ноги. – А вы что думаете?

– Я думаю, она права.

Неожиданный поворот. Дашка, признаться, ожидала, что парень станет убеждать в теткиной невменяемости, а он взял и согласился.

– Она много вам заплатила?

– Достаточно.

– Для чего? Для того, чтобы вы нашли убийцу? Или нашли того, на кого можно будет убийство свалить? Она же… моя тетка… это она виновата! Она про нас с Танькой узнала. Кричать начала. Никогда прежде не кричала, а тут прямо истерика. Танька же ее послала. И тетка… она ей пощечину дала. – сигарета вдруг выпала и парень, сев на землю, закрыл лицо руками. Оба-на, какие они, оказывается, эмоциональные и тонко чувствующие. – А потом Танька умерла. И как мне теперь жить?

Сложный вопрос. Каждый решает сам. И чужие рецепты, как показывает опыт, бесполезны. И потому Дашка молчала. Ждала. Дождалась. Вот всхлипы стихли, и Сергей поднялся, вернее, пересел на скамейку и принялся счищать с брюк грязь. Похоже, он успокоился достаточно, чтобы можно было продолжить разговор.

– Зачем Алине сначала убивать, а потом нанимать меня расследовать убийства, которого нет? – Дашка вертела лист в руках, вглядываясь в плотную кожистую поверхность, прорезанную плотными жилками. – Смерть признали естественной. Тело кремировали…

…но бог мертвых заинтересовался случаем и сделал повторное вскрытие, результаты которого отказался передать мадам Красникиной. Интересно, почему?

С другой стороны, эти его результаты ни один суд не примет. Красникина об этом знает.

– Понятия не имею, – буркнул Сергей. – Вот вы и выясните, а я расскажу все так, как оно было.

Уж будь любезен, милый друг. И начни с того, почему ты в свои девятнадцать до сих пор в школе.

– Болел, – ответил Сергей. – Или с документами чего-то. Не помню, честно говоря. Там столько всего произошло, что школа просто стерлась.

Лет до семи Сергей жил обыкновенно. Точнее, тогда эта жизнь казалась не то что нормальной – единственно возможной. Дом. Мамка вечно ворчащая. Отец пьяноватый. Сестра-нытик. Школа. Игры во дворе и за двором, летние купания в канаве и тайные походы в лес.

Пожалуй, он чувствовал себя вполне счастливым, но и перемены, когда пришли, воспринял спокойно.

Сначала было письмо. Белый конверт с крапиной марки и отпечатком большого пальца почтальонши Люси до вечера лежал на столе. Сергей ходил кругами, ожидая, когда конверт вскроют, а марку отдадут ему.

Когда терпение почти уже лопнуло, собрались все. И матушка, нацепив очки, из-за которых лицо ее становилось пугающе-чужим, вспорола конверт кухонным ножом, который предварительно облизала. Письмо вытряхнула прямо на скатерть и взяла его брезгливо, как дохлую мышь. Все молчали. Даже Анечка, привыкшая орать за просто так, и та сидела молча.

Матушка читала. Сначала про себя, а потом вслух. И отец, очнувшись от вечной дремы, спросил:

– Ехать? Зачем?

– В гости, – отрезала матушка. Тогда Сергей еще не знал, что гости – это насовсем.

Собирались две недели. Таскали из подвала банки, чтобы снова отправить в подвал и притащить другие, понаряднее или, наоборот, поплоше – матушкино настроение менялось быстро. Стирали. Утюжили. Набивали клетчатые сумки мякотью вещей. Ругались. Тянули молнии и, когда те рвались, снова кричали.

Потом было прощание с соседкой, матушкин горделивый взгляд поверх головы и строгое указание поливать цветы. Далее – станция и поезд, остановившийся на две минуты. Пустой и гулкий вагон, который подпрыгивал и раскачивался, тем веселее было бегать. Правда, матушка вскоре бегать запретила, но нашлось другое занятие…

На третий день езды поезд наскучил. Тело ломило, а голова гудела, совсем как город, в который наконец добрались. Круглая лысина площади меж серых домов. Столбы с провисающими проводами. Трамвай, застрявший на путях. Машины. Много. И людей тоже много. Серега растерялся и выпустил отцовскую руку, Анечка привычно заорала…

– Галочка! – крикнул кто-то, и матушка решительно ломанулась на голос. Она взрезала привокзальную толпу телесами, а отец ширил проход тележкой и сумками. Сереге оставалось только спешить следом. Он и спешил, и запыхался, и не сразу понял, что гонка прервалась. Сумки подхватили, отца оттолкнули, пусть и вежливо. Самого Серегу подняли на руки, правда, тут же поставили, воскликнув:

– Какой большой! Ну здравствуй, племянничек!

– Знакомься, это тетя Алина, – сказала матушка и руку на голову положила, словно норовя защитить от незнакомой, вкусно пахнущей и поразительно красивой дамы.

Он смотрел и смотрел, снизу вверх, чувствуя затылком матушкино недовольство, но не в силах оторвать взгляд. И Анечка, замолчав, тоже разглядывала диковинный белый костюм с треугольными пуговицами, крохотную сумочку и шляпку-таблетку с кружевом вуали. Из-за вуали хитро, со знакомым прищуром, поглядывали черные глаза, а над губой присела мушка.

У матушки такая же. Только матушка мушки стесняется и каждое утро замазывает кремом, а эта, нарядная, наоборот, выставляет.

– Едем? – спросила она и подмигнула Сереге, а тот, не удержавшись, подмигнул в ответ.

Ехали сразу на трех машинах, и это тоже было удивительно. А как доехали, так Серега сразу устал удивляться. Витая ограда из кованых лоз. Широкая дорожка, которая шуршала под колесами авто. Зеленые луга, вернее, лужайки и кусты, стриженные в виде зверей. Но главное – белая громадина дома. Два десятка колонн и бессчетно – окон. Лестница. Львы. Чаши, в которых зеленела трава.

Матушкина рука на затылке тяжелела.

– Вот тут я и живу, – сказала тетка и снова подмигнула Сереге. – И хочу, чтобы ты жила со мной.

– Здесь?

– Здесь.

– Ну даже не знаю, – в матушкином голосе слышались грозовые нотки. – У меня хозяйство. Работа…

– Огород на три грядки да стул в конторе? И перспектива дослужиться до главбуха, но вряд ли, ибо место одно, а желающих – много.

– Да что ты понимаешь!

– Все понимаю, Галочка. Прекрасно понимаю. Тебя коробит все это. Тебе хочется доказать, что твой выбор – единственно верный и правильный. Ты у нас всегда правильной была. Но о детях подумай. Неужели ты хочешь для него такой жизни? Школа, армия, ПТУ. Почетная профессия слесаря-станочника…