Назову себя мстителем. И достану свой ржавый «ака-эм» с пыльного чердака. Это сейчас на каждом углу пулеметы и «стингеры», «узи» и «акаэмы»… а тогда, в семидесятых, привезти со своей войны своего самого верного друга… о-о! Назову себя Кешей!

В Москве у Мехмета было двенадцать лотков, четыре киоска и два маленьких магазинчика, забитых разными бутылками с одной некондиционной водкой.

В Баку у Мехмета было две жены. Законных. По шариату было положено четыре. Но Мехмет был ещё молодой. Каждая из жен родила ему по два мальчугана, и Мехмет был доволен ими. Хотя, последние три года, когда ещё жил дома, с женами не общался. Нечего! Пускай с детьми занимаются! Общался он с двумя их служанками — Надькой и Веркой. Надьке было двенадцать, Верке четырнадцать.

Он запирался с ними в комнате, застланной коврами и устланной подушками — и только дым коромыслом шел.

Законные женушки сидели в соседней комнате и злобно хихикали: никогда этим русским поганым девкам не родить ему, их мужу законному, детишек! никогда! уж они постарались! служанки-то их! они вообще никогда и никому не родят! Женушки просто упивались своим бабьим коварством. Каждый групповой сеанс был для них часом торжества. Они получали больше удовлетворения, чем этот несчастный Мехмет с двумя гяурками за стеной.

Правда, сказать ему прямо они не решались. Думали — ещё поколотит хорошенько.

Но Мехмет не стал бы их колотить. Ему было плевать на их женские хитрости. А-а, слюшай, вах-вах, меньше нахлебников — больше денег! Мехмет знал, что женушки щипали и пинали служанок, он видел эти щипки и синяки, когда голые Верка с Надькой плясали перед ним, над ним или под ним. Всё видел. Но это лишь распаляло его страсть. И он сам норовил ущипнуть этих тощих беленьких гурий, да побольней — они только повизгивали да хохотали.

А чего им оставалось — бежать? Опоздали! Не сбежали с родителями вовремя, когда «нерушимый» рушился. Теперь поздно. Всех не сбежавших разобрали, все по рукам пошли, иные через десятки рук. Мехмету одну подарил дядя на Первое мая. Дядя Гусейн был старый обкомовец и чтил интернациональные праздники. Другую он купил сам, на рынке, за тридцать долларов — задарма! Тогда была всеобщая эйфория — демократия! независимость! братство! равенство! свобода! И какой-то дурак лопухнулся от избытка чувств. Через два года Мехмет мог продать девку Верку за триста баксов, запросто. Он не продавал.

Пускай женушкам прислуживает. Мехмет был умный. Он знал, что жен все равно не ублажить. Так пусть лучше не на нём зло срывают, а на этих… Ай, умный был Мехмет!

Женушки всё время возились с детьми. Но когда Мехмет выходил из комнаты с девками, они детей прятали. Муж! Хозяин! Уважаемый человек! Если кто в чем и виноват, то только эти сучки. К Мехмету они ластились. А служанок пинали, бранили, щипали и надавали им заданий, как бедным золушкам. Золушки стирали, мыли, чистили, бегали по рынкам с сумками и корзинами и снова стирали и мыли. Не пускали их только на кухню. Поварила старая тетка, родня. Верке с Надькой женушки не доверяли. И мамаша Мехметова не доверяла. А папаша жил в селе, в город приезжал редко. Он тоже был знатным партейцем ещё лет десять назад. Но быстро спёкся.

Бархатная революция! Скинули проклятое, понимаешь, иго, ай-вай! Так и в газетах столичных писали. А в Москве точно знали, кто фашист русский, кто шовинист великорусский — с кого спрос за всё. Свабода, вай!

Впрочем, это было давно. В прошлой Мехметовой жизни. Сейчас, уже три года он жил в Москве. Лотки и ларьки давали навар. И Мехмет имел в Москве четырех жен. Жили они в огромной квартире на Тверской. У каждой жены было по две комнаты и по личному туалету. Жены любили и уважали Мехмета — ещё бы! столько денег! Мехмет был строг и ревнив. Он держал их взаперти. И они воображали его каким-то арабским шейхом, а себя шейхинями в гареме.

Хотя они знали, что у Мехмета есть и настоящий гарем. Он сам хвастал. Потому что настоящий мужчина должен иметь настоящий гарем! Когда он их выставлял в позо-вую шеренгу и начинал их поочередно ублажать, только успевая перескакивать с одной на другую, он хвастался:

— Двэнадцат квартыр купыл! Двэнадцат дэвак посадыл! Вах! Пэрсик! Палчык облыжишь! Всэ друзя знают — всэ друзя уважают! Багатый чалвэк Махмэт, гаварат, уважаи-мый чалвэк, гаварат. Уважают!

Ни слова не врал Мехмет. Очень сильно его уважали.

— Ой!

— Ай!

— Яй!

— Ей! — повизгивали жены Оля, Лена, Маша и Кристина, томно закатывали глазки, стонали, охали, содрогались пышными телами и снова стонали, одна громче другой, зазывней и сладострастней — знали, Мехмет любит отзывчивых на его жгучую южную любовь и оделяет по-свойски. А чего ему! Мехмет потел на них. А денежки-то текли — рекой текли! Жены очень любили Мехмета. Знали, уж их-то он точно не пошлет челноками товар надыб-ливать и к лотку торговать не поставит…

У лотков торговали другие. Их Мехмет тоже не забывал, каждую раз в две недели затаскивал в ларек и вкушал со всей страстью к новизне. Лотошные девки не знали, когда он придет и к какой, а потому намывались-намакияживались каждый божий день — вот приедет барин, вот удастся его ублажить так, что возлюбит пуще прежних, вот купит квартиренку какую-никакую, и начнется новая райская жизнь.

Мехмет был для всех отцом, царем и живым богом.

Хотя каждая знала, что бывают мужики и покруче, да и вообще, поизгулял Мехметушка силенки-то! (а может, их особых-то и не было?) Но вслух ни-ни! Вслух про Мехмета ходили легенды. Мол, куда там этим русским мужичонкам, пьяницам и лодырям!

И Мехмет старался.

Очень Мехмета уважали… и власти, и милиция.

Был, правда, ещё один гарем. Но про тот Мехмет сам женам и девкам ни-ни! В том гареме тешились они с земляками без шума и пыли. Благо, что беспризорников в Россиянии было навалом. Вот и понабрали-понахватали с рынков с десяток мальчуганов от семи до двенадцати да полтора десятка девчушек лет до десяти. Туда иной раз нужных людей водили, началныков. А которые покрупней, тем на дачи возили. Не сами, самих сграбастают с беленьким мальчишечкою или с девчонкою белобрысенькой. Снимали с работы одну из девок торговых, она и везла по назначению «сыночка» иль «доченьку». Чаще всего на дачке и её приходовали, заодно, чтоб добро не пропадало.

Но вообще «балшие русские началныки» ещё не очень-то понимали толк в мальчиках. Мехмет иногда сокрушался, щелкал пальцами:

— Сапсэм отсталый, панымашь, страна Рассыя! Вах-вах! Самый сладкый нэ панымай!

Он очень хотел угодить большим начальникам. Но те больше «панымай» доллары, много долларов. Мехмету было не жалко мальчишек и девок. Ему было жалко долларов.

— Трудовой дэнга! — говорил он, чуть не плача. — Сапсэм оборзэли! Бэспрэдэл, понымашь!

Откровенничал Мехмет только с земляками. Их было много. У всех было полным-полно ларьков и магазинов. У всех были гаремы из русских девок, квартиры, мальчики и доллары. Он был не самым богатым. Он был бедным. И совсем не был арабским шейхом. Жаловался на жен и девок: