К удовольствию Марии, в этой суете наступила пауза, и отец, блистательный в своем парадном наряде из бархата с горностаевой опушкой, с массивной золотой цепью поперек широкой груди, жестом подозвал ее к себе. Отец стоял за несколько шатким столиком, на котором лежали печати, воск и бумаги в некотором беспорядке, раздавал распоряжения, расспрашивал каких-то людей, которые по его приказаниям бросались бегом то туда, то сюда. Когда Мария подошла к нему, старательно избегая ступать по длинной дорожке из пурпурного бархата (по ней предстоит шествовать к восседающему на троне Франциску членам английского посольства), отец как раз велел очистить столик и убрать прочь. Рядом с ним остался лишь один молодой человек, выше всех прочих ростом и шире в плечах; они негромко беседовали, поэтому Мария остановилась в нескольких шагах, взволнованная в предвкушении грядущих событий.

Молодой человек внимательно слушал отца, вскинув крепкую русую голову, слегка расставив ноги; в такой позе он был одного с Томасом Булленом роста. Раньше Мария никогда не замечала этого человека. Либо он был французом, служившим у отца, либо только что прибыл из Лондона. Как бы то ни было, он мешал ей поговорить с отцом, а ведь ей редко когда выпадало побеседовать с тем наедине, и ни разу — когда он был в таком хорошем настроении. В нарастающем нетерпении она топнула ножкой, обутой в шелковую туфельку.

Оба собеседника замолчали и взглянули на нее; отец протянул к ней руку, унизанную перстнями.

— Как ты прекрасна в этом наряде, Мария! Ты здесь оказалась сегодня во многом благодаря тому, что ты дочь английского посланника, хотя и будешь выглядеть французской придворной. Кому ты сегодня прислуживаешь?

— Королеве, милорд, хотя у матери и сестры короля по столько же фрейлин.

— Славно, славно.

Он отвернулся и махнул рукой немедленно подбежавшему помощнику. Казалось, отец совершенно позабыл о том, что она стоит рядом и что они не виделись уже три месяца. В этот момент она снова заметила высокого мужчину и сообразила, что он так и не сводил с нее взгляда и продолжает подчеркнуто медленно разглядывать ее лицо, фигуру, розовато-лиловое платье с парчовыми вставками. Казалось, он изучает ее, нимало не смущаясь.

Первым побуждением Марии было отвернуться от такого неучтивого разглядывания и уйти прочь, однако она не теряла надежды еще поговорить с отцом. К тому же этот высокий мужчина чем-то заинтересовал ее, несмотря на то что девушку смущал его откровенно изучающий, пристальный взгляд.

Одет он был во все темно-коричневое, под цвет волос, хотя наряд его был не таким богатым и не таким вычурным, какие она привыкла видеть на знатных дворянах при великолепном дворе Франциска. Лицо грубоватое, широкоскулое, отнюдь не отличавшееся утонченностью черт, как у самого Франциска или Рене де Бросса. У него были угольно-черные, кустистые брови, тяжелый квадратный подбородок, нос от природы правильной формы, только сломан — возможно, не один раз. «Скорее всего, в драке, а может, на турнире», — подумала Мария. Ей не хотелось бы в том признаться, однако она находила, что стоит он в непринужденной позе, с каким-то грубоватым изяществом, излучая мужскую притягательность. Почему-то особенно заинтересовали Марию его губы, чуть искривленные сейчас в усмешке: он то ли забавлялся, то ли получал удовольствие от ее осмелевшего взгляда. Потом он заулыбался совсем уж нагло, и Мария отвела глаза, ощущая, как краска стыда заливает ее, поднимаясь все выше по груди, над вырезом платья, окаймленным шелком и жемчугом, захватывает шею, переходит на щеки.

— Скажи, пусть этот дурень проследит за всем в передней, пока не начали строиться gendarmes[56], — долетел до ее слуха раздраженный голос отца. — А, чтоб вас, я сам прослежу!

Он резко повернулся и скрылся из виду, только взлетели полы нефритово-зеленого плаща; за отцом трусил рысцой растерянный посыльный. Мария сильно смутилась, осознав, что стоит в двух шагах от разглядывающего ее высокого незнакомца, а поблизости совсем никого нет в этом огромном зале, обтянутом королевским пурпуром.

— Какая удача! — негромко сказал по-английски незнакомец.

— Простите, сэр? — Она постаралась ответить ледяным тоном и не шевельнулась, когда он бесцеремонно сделал шаг к ней.

— Да ведь лорд-посланник ушел и предоставил мне честь проводить его дочь — красавицу Марию Буллен.

Ее имя он выговорил как-то по-особенному, и Марию это заинтриговало.

— Не уверена, что он оставил вас в качестве моего спутника. — Она заколебалась, не желая уходить, хотя он явно переступал рамки своего положения. — Я должна вернуться к своим обязанностям.

Мария осторожно, медленно пошла вдоль кромки ковровой дорожки, а незнакомец непринужденно оказался рядом с ней.

— Будьте так любезны, позвольте мне представиться, леди Мария. Я во Франции впервые, а по-французски говорю с трудом, и то если постараться. Для меня большое удовольствие встретить столь очаровательную даму, с которой я могу беседовать на своем родном языке. Француженки представляются мне легкокрылыми бабочками, но я предпочитаю в любом случае добрую честную девушку-англичанку.

«Как это мы так быстро перебрались на такую тему?» — недоумевала Мария, не поднимая глаз. Его огромные ноги едва не наступали на оборки ее юбок.

— Что-то вы оробели, Мария Буллен! А всего минуту назад мне казалось, что ваши глаза горели не меньше моих. — Она резко вскинула голову, посмотрела прямо на него и снова столкнулась с тем же изучающим взглядом глубоких карих глаз. Он выглядел молодым, но отчего-то слишком приземленным.

— А вы секретарь из чьей-нибудь свиты, сэр? — парировала она, надеясь, что этот укол его заденет.

Но он лишь рассмеялся во все горло, и Марии оставалось отчаянно надеяться, что остальные фрейлины и ее отец не увидят их и не услышат, как неучтив ее спутник.

— Я телохранитель нашего великого короля Генриха, и он нередко удостаивает меня своей доверенности. Мы все, Мария, служим ему, даже если тихо сидим при дворе королевы Клод, больше похожем на монастырь. — Он улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. Марии вдруг стало досадно, что у ее спутника такое загорелое лицо — это в декабре-то! — тогда как почти все англичане были совсем бледными.

— Право же, сэр, я не хотела вас обидеть, я…

— Именно обидеть меня вы и хотели, златовласая Мария. Touche![57] — Он снова улыбнулся ей, и она испытала еще большее раздражение, чем прежде. Как смеет он насмехаться над ней, да еще и читать ее мысли! Довольно с нее этого остроумия не ко времени! И не важно, что он придворный короля Генриха.

— Вас, Мария, выдают ваши чистые голубые глаза, — проговорил он с совершенно серьезным видом, и она сразу резко отвернулась, пошла прочь от него, зашуршав атласом платья. И не обернулась, даже когда до нее долетели его прощальные слова: